Даже не заботясь о том, чтобы тяжелая входная дверь не придавила пышную юбку, она торопливо выскользнула на крыльцо Собственного подъезда и, оглядевшись, бросилась к пролетке, которую только что покинул какой-то господин в гражданском. Сбивчиво пояснив извозчику, что ей нельзя медлить, Катерина вспорхнула на жесткое сиденье и еще раз повторила точный адрес. Конечно, быстрее было бы на тройке, да некогда ей выбирать экипаж — не личную же карету Его Высочества брать.
Оглянувшись на медленно удаляющееся монументальное сооружение дворца, она потуже затянула атласные мантоньерки. Лишь бы успеть отъехать.
***
Ни у Сабурова, ни у Линде Катерине ничего не приглянулось. Бесспорно, владельцы лавочек были мастерами своего дела, и флаконы поражали воображением, стоило только войти в это царство драгоценного камня, позолоты, скульптуры и целого сонма ароматов, но сколь бы прекрасны ни были маленькие нимфы с точеными крыльями, сколь бы роскошно ни сверкали грани рубинов, усыпавших пузатые бока, сколь бы волшебно ни играли хрустальные переливы колокольчиков, все это ничуть не подходило государыне. Все это было слишком вычурно, слишком претенциозно, слишком безжизненно, и Катерина даже невольно спросила себя, о чем она думала, когда согласилась на идею Мари Мещерской посетить парфюмерную лавку — ведь не здесь, совершенно точно не здесь стоило искать подходящий подарок. Вот только где именно — разум не желал ответить. Равнодушно проходя мимо очередной лавочки, Катерина невольно задержала взгляд на маленькой шкатулке, выполненной в форме рояля, расписанного библейскими сюжетами. Лавочник охотно откликнулся на просьбу показать ближе свое изделие, и, когда верхняя изящная крышка была откинута, в воздухе зазвенел колокольчик, да такой чистый, что Катерина не удержалась от улыбки. Попросив упаковать ей вещицу, она отсчитала несколько монет и убрала покупку в ридикюль: пожалуй, половина подарка была найдена. Что же до второй его части, то здесь стоило немного поразмыслить — ровно столько, сколько займет дорога до книжного Ратькова; было решено не брать экипаж, а спокойно пройтись вдоль по Невскому. Опасаться чего-либо на главной улице, которая давно уже получила статус «императорской», потому как все государи любили совершать по ней променады, было бы попросту глупо: городовые и жандармы зорко следили за порядком, и если случалась какая неразбериха, ее источник тут же устраняли.
У нее в запасе еще оставалась пара свободных часов, а потому внезапная идея заглянуть в кондитерскую, что расположилась у Зеленого моста и быстро снискала любовь не только у петербуржцев, но и у гостей столицы, была встречена с одобрением: так кстати вспомнилось, что завтрак сегодня не случился, а устоять перед воздушными эклерами у Вольфа было попросту невозможно. Воодушевленно пересекая канал Грибоедова и переходя на другую сторону проспекта перед Казанским собором, Катерина с живым интересом рассматривала барельефы на величественных зданиях, каждое из которых словно пыталось затмить своего соседа роскошью отделки и глубиной истории, сокрытой в его трещинах и сколах; изредка глаз цеплялся за прохожих, принадлежащих разным сословиям и порой удивляющих своим видом, но все же неустанно возвращался к красоте самого сердца столицы. Ее естества, что не могло наскучить даже тому, кто жил здесь с рождения. Мимолетно осматривая Малую Конюшенную, где в преддверии Вербной недели раскинулся веселый базар, и потому сложно было теперь представить место оживленнее этого, Катерина вздрогнула: прислонившись к светлой стене двадцать шестого дома, женщина, чей возраст было не разобрать, пыталась расстегнуть крючки высокого воротника. Лицо ее было неестественно бледным, а худощавая рука дрожала. Не способная пройти мимо чужой беды, Катерина, не раздумывая, ускорила шаг, подходя ближе к незнакомке и осторожно окликая ту. Женщина расслышала ее лишь с четвертого раза: мутные карие глаза встревоженно бегали, пока пухлые бескровные губы, подрагивая, беззвучно просили о помощи.
— Прошу, успокойтесь, — судорожно перебирая в уме возможные варианты действий, Катерина коснулась затянутой в перчатку ладонью плеча незнакомки. — Я сейчас… — она огляделась, — сейчас найду извозчика и отвезу вас к медику. Вы только потерпите, умоляю.
— Не… н-не нужно… — закашлявшись, женщина помотала трясущейся головой, отчего светлые, тронутые сединой локоны, выбились из-под капора, и, уже чуть спокойнее, повторила, — не нужно… м-медика.
— Но вы же.., — она даже не успела договорить: незнакомка обеими руками вцепилась в ее запястья, с невыразимой мольбой заглядывая в глаза.
— Мне… уже л-лучше. Я живу н-не п-подалеку, — жадно глотая ртом воздух, что ничуть не помогало ей сделать полный вдох, женщина тяжело дышала, но старалась донести свою мысль до случайной спасительницы. — Там м-муж, он пом-может.
— Где вы живете? — понимая, что это единственное, что в ее силах, осведомилась Катерина, поддерживая несчастную за локоть и жалея, что совершенно ничего не смыслит в медицине, а потому не способна никак иначе помочь.
— Т-там, — махнув рукой вглубь Малой Конюшенной, для чего пришлось выпустить одно запястье из цепкой холодной хватки, пояснила она. — П-помогите дойт-ти.
Если бы ей не приходилось следить за состоянием незнакомки, эта короткая дорога не отняла бы более трех минут, но едва стоящая на ногах женщина делала шаг за шагом с таким усилием, что Катерина боялась столкнуться с кем-нибудь из горожан, увлеченно наблюдающих за представлением кукольников, и просто прогуливающихся по улице, но не пытающихся предложить свою помощь. Повинуясь указаниям несчастной, она свернула в какой-то проулок, надеясь, что до конечной точки осталось недалеко. Но стоило пройти половину пути, незнакомка вдруг стала крениться влево, и Катерина поспешила подвести ту к стене, чтобы перевести дух. Сбиваясь с французского на русский и обратно, она попыталась заговорить с женщиной. Та хрипела, держась за грудь, и что-то желала сказать, но голос ее был столь прерывистым и тихим, что слова различались с превеликим трудом. Несчастная просила отдохнуть минуту — это все, что удалось расслышать и связать после многократного повтора; и Катерина, опасаясь худшего, поддерживая ее с одной стороны, а с другой прислонив к стене, послушно замерла, внимательно, даже излишне, вглядываясь в теряющее краски с каждой минутой лицо. Она даже было предложила все же позвать кого на помощь (для чего, правда, пришлось бы оставить на пару минут незнакомку), но получила мольбу повременить — оставалось лишь пройти еще немного, свернуть за угол, и где-то там уже будет родной дом. А муж — он врач, он поможет. В какой-то миг даже показалось, что несчастной стало легче: она сумела глубоко вдохнуть и едва-едва оттолкнуться от холодной неровной стены.
Стоило сделать еще несколько шагов, как женщина, по всей видимости, окончательно обессилевшая, потеряла сознание, падая на брусчатку, припорошенную остатками снега. Испуганно ахнув, Катерина опустилась на колени, силясь привести пострадавшую в чувства: расстегнув верхние пуговицы тафтяного платья, тем самым уменьшая давление на горло, она постаралась отследить биение сердца и, убедившись в том, что произошедшее — лишь обморок, панически ударила ту пару раз по щекам, абсолютно не понимая, что может сделать. Не кричать же на всю улицу о помощи, тем более что за шумом ярмарки ее не услышат. Впрочем, этот вариант стоило оставить в качестве самого последнего и безвыходного. Панически вглядываясь в лицо бесчувственной женщины, она размышляла, подгоняя саму себя и хоть какие-то разумные мысли в своей голове. Запоздало пришло осознание, что в ридикюле должна быть нюхательная соль: при обычных обмороках она хорошо помогала, правда, насколько можно назвать этот — обычным — сложно сказать. Ослабляя жгуты, стягивающие горловину тканевого мешочка, Катерина нетвердой рукой пыталась нашарить маленький стеклянный флакончик, но пальцы постоянно натыкались то на острые концы шпилек, то на шероховатый пергамент упаковки, то на гладкость дерева. Погружающаяся все глубже в омут страха за чужую — во всех смыслах — жизнь, она потеряла возможность хоть как-то следить за тем, что ее окружало. И потому, когда в переулке раздался шорох чужих шагов, совершенно не придала этому значения, потому как не расслышала столь незначительного шума.