— А Хадоска даже дождаться не может!
Женщина глянула из-под руки на Зазыбу, выпрямилась.
— Так… — вымолвила она в растерянности.
— Я говорю, не могла дождаться, пока делить начнем, — повторил Зазыба.
— А чего мне ждать? — вдруг переменилась в лице Гаврилиха и зло проворчала: — Чего я с ними дождусь? — Она показала на детей. — Сколько ухвачу серпом, то и мое!
— Как в сказке, — усмехнулся Зазыба, — сколько обегу земли, та и моя.
Гаврилиха не ответила. Одетая, будто нарочно, в лохмотья, с большим животом, она стояла на стерне с растопыренными руками. Меньшие ее дети живо обступили заместителя председателя колхоза и, чуть ли не цепляясь за его сапоги, с любопытством смотрели вверх, будто ловили его взгляд.
Зато помощники матери стояли насупленные и, похоже, с обидой думали о Зазыбе: мол, кричишь ты на нас потому, что отца нет, на войне, а то не посмел бы!..
Зазыба шел к Гаврилихе без всякой злости, Просто хотел посовестить, зачем залезла с серпом, не подумав, где выпадет ей полоса, а тут увидел столько детских глаз, направленных с укором и недоумением на него, и сердце дрогнуло.
— Ну, а ежели твое, что вот нажала, да попадет кому другому? — сказал Зазыба.
— Почему это другому? — не поняла женщина.
— Мы ж делить зараз все поле будем, так… ежели тебе полоса не тут выйдет?
Женщина почувствовала, что Зазыба сам не меньше обеспокоен этим, отошла, голос у нее смягчился.
— Но как-то в положение надо войти, — уже льстиво начала она. — Не могу же я с другими равняться, бо детей вон сколько, орава целая… Ты же Гаврилу моего знаешь, помнишь, дружили даже…
Вот-вот готовы были брызнуть у нее слезы.
— Не волнуйся, не обидим, — поспешил успокоить беременную женщину Зазыба. — Гавриловых детей не дадим в обиду. Но жать тут, Хадоська, перестань. Нечего надрываться, неизвестно, кому пособляешь. Вот поделим весь клин, тогда и начинай.
Зазыба подмигнул замурзанным Хадоськиным ребятишкам и боком, боясь наступить на кого-нибудь, вышел из детского круга, затем распахнул перед собой обеими руками стену рослого жита и зашагал по нему к другой дороге, что была на краю поля и отделяла его от хозяйских огородов, образуя ржаной клин. Зерна во многих колосьях были уже черные, а из некоторых и вовсе повыпадали, и Зазыба с сожалением подумал, что в этом году не только не придется как следует распорядиться урожаем, но и понесут хлеборобы большие потери. Тем не менее основная масса колосьев была тугая, в них еще хватало той хлебной плотности, которую чувствует человек даже во время ходьбы, когда колосья хлещут по лицу, лопочут по одежде.
Веремейковские мужики, обособившись от женщин, разговаривали на дороге, и Зазыбе, пока он мял ногами густую рожь, были видны их головы.
— Некоторые так и ночевали тут, — усмехаясь, сказал Иван Падерин, когда заместитель председателя колхоза наконец пробился на обочину.
Зазыба поздоровался за руку с мужиками, искоса взглянул на Рахима, сидевшего на межевом столбе с винтовкой на правом плече. Не иначе, подумал Зазыба, Роман Семочкин привел сюда полицейского нарочно, для острастки. Как и в тот день, когда веремейковцы в первый раз увидели его на бревнах у конюшни, Рахим сидел, безразличный ко всему, но с тем же упрямством на скуластом лице, с настороженной решимостью. Казалось, только прикажи ему, и он сделает все, что потребуется.
— Ну что, начнем? — нарочито весело обратился к мужикам Зазыба.
— Да уж… — поглядывая невыспавшимися глазами на солнце, мотнул головой Кузьма Прибытков.
Но вдруг возразил Роман Семочкин:
— Мы еще поглядим, следовательно, как вы там поделили все!
— Поделили правильно, — ответил Роману Парфен Вершков.
— Тогда какой резон был запираться в конторе? — пошел в наступление Силка Хрупчик. Этого, кажется, больше всего задело, что не позвали вчера в контору.
Зазыба, хмуря лоб, выждал, пока утихнут возбужденные голоса, взял из рук счетовода составленные списки, развернул их.
— Поделили правильно, — повысил он голос, повторив Парфеновы слова, и добавил: — Делили на души.
— Вот это дело! — закивал головой, обрадовавшись, Силка Хрупчик.
— Взяли довоенные списки, — продолжал Зазыба, — да и прошлись по ним от двора до двора.
— Следовательно, и на тех давали, кого нет в Веремейках? — захлопал глазами Роман Семочкин.
— И на тех, — не отрываясь от бумаг, ответил обеспокоенный чем-то Зазыба.
— Так почему? — высунулся вперед, как всегда, старый Титок.