Он отхлебывает чай, ставит кружку на стол и наклоняется поближе ко мне.
— Как ваша депрессия? — доверительно спрашивает он.
Он уже убедился воочию в том, что я не забочусь о Хлое и занимаюсь рукоприкладством, и теперь вот решил перейти к причинам такого моего поведения. Я лежала в больнице два раза — лечилась от симптомов тревожного расстройства. Первый раз попала туда два года назад, второй — совсем недавно, прошло всего полгода. Оба раза я согласилась на госпитализацию, потому что смертельно устала от бесконечных мысленных споров, которые вела с Алистером, устала от мыслей о том, как он поступил со мной, — мысли эти преследовали меня днем и ночью. Я хотела, чтобы мне помогли избавиться от ненависти. Хотела стать равнодушной.
— Это была не депрессия, — говорю я и сама слышу в своем голосе воинственные нотки. — С тех пор как мы разошлись с мужем, я испытывала повышенную тревожность. В обоих случаях лечение не пошло мне на пользу, поэтому в итоге я просто стала справляться с этим сама. По правде говоря, оба раза я приняла всего по одной таблетке, но от них меня охватывало такое безумие, какого я не испытывала больше никогда: ни до, ни после.
— А как с алкоголем? — спрашивает он и кивает на вино, стоящее рядом с мойкой.
— Стараюсь не превышать четырнадцати бокалов в неделю.
Он недоверчиво приподнимает бровь.
— Не всегда получается, но я редко выпиваю больше трех бокалов за вечер. В Шотландии я пила немного больше. Там мне было очень одиноко.
Я рассказываю ему об этом, потому что на суде это все равно всплывет. Уж лучше сразу начистоту.
— По три бокала за вечер — это двадцать один в неделю, все равно слишком много и вредно для здоровья, я знаю. Но я никогда не напиваюсь до состояния опьянения — по крайней мере, с тех пор как осталась одна с Хлоей.
Я напрягаю память: доктору я сказала то же самое? Но это правда, так что, думаю, да, то же самое.
— В январе вас привлекли к ответственности за вождение в нетрезвом виде.
— Я выпила за обедом два бокала вина. Это меня не оправдывает, но я превысила норму совсем чуть-чуть. Думала, обойдется. И поела неважно. — Типичное оправдание алкоголички.
Соцмальчик ничего не записывает, но я так и слышу, как невидимая ручка у него в голове чиркает минусы напротив каждого пункта.
Он спрашивает о моих родителях, и я рассказываю, что мы видимся с ними не меньше трех раз в неделю и что Хлоя — их единственная внучка. Они сейчас на пенсии и уже не так энергичны, как раньше, но в Хлое души не чают. Он говорит, что хотел бы им позвонить, если можно. Потом он осматривает дом, неодобрительно качает головой при виде двух DVD на журнальном столике, помеченных знаком «18 +», и бутылок с водкой и джином на полке в столовой.
Я вдруг спохватываюсь и выхватываю из сумки альбом с фотографиями.
— Мы с Хлоей уже несколько лет ведем его, — говорю я и протягиваю альбом соцмальчику. — Такой, знаете, дневник мамы и дочки.
Я слежу за выражением его лица, пока он перелистывает страницы и переводит взгляд с поздравительных открыток на милые записочки и дальше — на фотографии, на которых мы с Хлоей вместе чем-нибудь занимаемся. Вот мы катаемся на роликах, вот едем в трамвае, обвешанные сумками с покупками, вот печем кексы, играем в парке в баскетбол, выгуливаем собаку Фила, делаем себе маникюр. Я едва дышу — так я довольна своим творением.
— Мне нравится серебряный зигзаг на черном фоне, — говорит он, показывая на снятые крупным планом ногти Хлои.
Я тоже смотрю на снимок. Мы с ней сделали себе тогда одинаковый маникюр, только она заказала себе серебряный на черном, а я — серебряный на белом.
Он перелистывает еще несколько страниц.
— Удивительно, как этот ваш маникюр не облез и не стерся, пока вы занимались всеми этими делами, — говорит он, просматривая еще несколько снимков и указывая на наши ногти, совершенно одинаковые и безупречные на каждой фотографии. — И еще интересно, почему Хлоя все время в одной и той же белой футболке с одинаковым пятном — что это, шоколадный торт?
Я с ужасом понимаю, что попалась. Все эти фотографии были сделаны в тот день, когда мне позвонил адвокат Алистера и сообщил, что мой бывший муж собирается добиваться опекунства. Я таскала Хлою по городу и как сумасшедшая фотографировалась с ней на каждом шагу, а она ныла, что это самая идиотская идея из всех, что когда-либо приходили мне в голову.
— Ой, это было такое пятно, ну никак не отстирывалось..
Очень неудачная попытка выкрутиться. Мы оба это понимаем. Я захлопываю альбом и убираю его обратно в сумку.