При виде его ярость, клокочущая во мне, поутихла.
— Привет. — Я не подаю ему руку, а просто открываю дверь пошире, приглашая войти.
— Привет, Лекс, — произносит он грустным шепотом: бьет на жалость.
Его плечи поникли, он пытается встретиться со мной взглядом. Я не позволяю жалости заглушить другие чувства, которые мне сейчас нужнее.
— Входи.
Он ставит в прихожей большую коробку.
— Альбомы с фотографиями, — говорит он.
Я морщусь при виде коробки. Наши вещи.
— Хорошо, спасибо.
Он сидит на кухне, пока я готовлю кофе, нервно сцепив пальцы. Сделав глоток, говорит, что не знает, с чего начать.
Я упрощаю дело:
— Новостей нет?
— Нет.
Его губы вздрагивают.
— Как такое могло случиться?
Я сама не могу поверить в то, что происходит, но, как только он начинает рыдать, я обхожу вокруг стола и обнимаю его.
— Я — плохой человек. Это все из-за того, что я плохо поступил с тобой. Прости меня, пожалуйста.
Моя майка вся промокла от его слез, и я даю ему салфетку.
— Не думай сейчас об этом. На, высморкайся.
Он сморкается от души, не сдерживаясь. Да и с чего бы ему стесняться? Я видела, как он намыливает яйца и выщипывает волосы в ноздрях. Ощущение такое, как будто мы никогда и не расставались. Это чувство близости окутывает меня, точно кокон. К моему ужасу, это ощущение мне приятно.
— Как я мог?! Я ничтожество, ходячая банальность, все из-за меня. А она… она такая неуравновешенная… Думаю, она всегда была такой, но я этого не замечал.
Все эти четыре года я мысленно спорила с ним — каждый день, чуть ли не с утра до вечера. У меня готово для него так много злых слов. Я устраиваю им смотр.
Ты — самовлюбленный психопат. Вот, взгляни-ка на свой психологический профиль.
Бойкое, поверхностное очарование — галочка.
Интеллект выше среднего — галочка.
Относительная уравновешенность, хладнокровие, легкость вербализации — галочка.
Промискуитет; многочисленные половые связи с поверхностными знакомствами; неустойчивость, ненадежность и необязательность, в том числе в браке, — три галочки.
Настал долгожданный миг. Наконец-то я могу сказать ему все, что думаю.
— Я перечислила денег, — говорю я вместо этого, потому что все вышеизложенное — это ведь просто смешно, правда? Безумные бредни обманутой женщины. Гореть тебе в аду, и все такое. Я — такая же, как все остальные несчастные стервы, преисполненные ненависти к своим бывшим. — Не знаю, чем еще я могу помочь.
Алистер, которого я любила всем сердцем столько лет, сморкается в последний раз да так и остается сидеть — с салфеткой в трясущейся руке.
Я сажусь рядом на табурет. Бывший муж разворачивается ко мне, его колени почти касаются моих.
— Ты стала еще красивее, чем раньше.
— Прекрати.
Никакого жеманства, я действительно не хочу слышать всей этой ерунды.
— Жизнь без меня пошла тебе на пользу.
Его колено слегка касается моего. Я рефлекторно отдергиваю ногу, но этого краткого касания достаточно, чтобы я почувствовала, как слабею. Умеет, гад.
— Я поздно спохватился.
У него звонит телефон, и он на секунду задумывается, отвечать ли. Я нахожу это странным по двум причинам. Во-первых, что бы ни происходило, Алистер всегда отвечал на звонки. А во-вторых, пропал его сын. Какой отец стал бы раздумывать в ситуации, когда каждую минуту может прийти долгожданная новость?
— Надо ответить, — говорю я.
Он следует моему совету.
— Бетани, привет… Не может быть! Правда?? Ты шутишь!
О боже, они нашли его, думаю я. Наверняка нашли! Алистер вне себя от счастья.
— Это потрясающая новость. Соглашайся, не раздумывая! Спасибо, спасибо, спасибо!
— Что? — спрашиваю я, улыбаясь и уже готовясь обрадоваться вместе с ним.
— Меня покажут в «60 минутах»!
— А, — моя радость сдувается, и я кривлю душой: — Здорово.
— Она просто восхитительна! Ты ее помнишь? Мы были на одном курсе на деловом администрировании. Бетани Макдональд, помнишь?
— Помню. Красавица.
— Ты так думаешь?
Конечно, я так думаю. Алистер не один год бредил этой женщиной.
— Полиция тоже на высоте. Буквально не к чему придраться.
Альбом, который я носила к адвокату, лежит на столе рядом с телефоном Алистера. Он напоминает мне о главном.
— Что теперь будет… с Хлоей?
Он немедленно набрасывается на меня:
— Александра, зачем ты четыре года скрывала ее от меня? Ты представляешь, насколько мне было тяжело?