Стивен Винсент Бене
Плачущие Девы
В один прекрасный день из-за перевала показался фургон. С ним прибыли трое взрослых и семеро мальчишек-погодков: старший, девятилетний, шагал наравне с родителями и наемной работницей, а младшего, грудного, несли на руках. Поселок по эту сторону перевала едва начал называться городом, незанятых земель вокруг оставалось полно, ни о каких Плачущих Девах слыхом не слыхивали. Просто однажды история городка пересеклась с историей Понтипеев.
Они тут надолго не задержались — только купили еды да подковали коренника. С местными обходились ровно, но всякий видел, бросив всего лишь взгляд: они другие и другими останутся. Румяные, темноволосые, по деревенским меркам просто загляденье, — собравшись вместе, они казались скорее частью единого племени или народности, нежели обыкновенной семьей. Даже младенец, с которым местные хозяйки взялись понянчиться, замечательный здоровый младенец, — но им отчего-то мерещилось: под рукой не мягкие детские волосики, а шкурка лесного звереныша.
Ну вот, так все и началось. Понтипеи честь честью расплатились за покупки и направили свой фургон в Долину Плачущих Дев — то есть тогда она так еще не называлась, просто ничейная земля. Очень скоро там запахло жильем, задымили печные трубы. А потом, конечно, пошли пересуды. Пришлые никому не навязывались — и хотели, чудаки, чтобы и к ним никто не лез. А у местных такое в головах не укладывалось. В маленьких городках, знаете, странностей не любят.
Ух, как любопытничали горожане, когда, бывало, Понтипеи приезжали сбыть шкуры и прочее да закупиться в лавке. Нет, заметного беспокойства от них не было — особенно после того, как два бездельника в таверне попробовали посмеяться над меховым картузом папаши Понтипея, а тот уложил их, не успели даже «мяу» сказать. Но и доброго соседства не получалось — встали они здешним поперек горла. Хозяйки пугали своих ребят ужасными Понтипеями, и мужчины согласно качали головами. А уж когда Понтипеи приходили в церковь, — такое случалось раз в год примерно, — среди прихожан возникала суматоха, хотя члены этого семейства всегда занимали заднюю скамью и вели себя подобающе. Но почему-то священник всякий раз запинался и при них ни одной хорошей воскресной проповеди не произнес, и, конечно, он винил в этом Понтипеев.
В конце концов они стали своего рода местной присказкой — неотесанные дикари, живущие в долине наверху, как лесные медведи. А кое-кто поговаривал, что холодной зимой Понтипеи и сами превращаются в медведей, забывают человеческую речь и только лапами машут. И хотя парни были настоящими крепышами, их считали глухими, немыми и недалекими: местные девицы только с визгом перебегали на другую сторону улицы, стоило братьям оказаться поблизости.
Никто не задумывался, каково на отшибе жить, а сами они не больно рассказывали. Бывало, обмолвится один: «Хороший денёк», второй кивнет, — вот и вся беседа. К тому же, они прочно осели в долине: там и работали, и отдыхали, — выбираться в город им было недосуг. И, если мамаше Понтипей и хотелось с кем когда посудачить, виду она не подавала. Занималась своими мальчишками, старалась научить их всему, даром, что в глухомань забрались, и всё.
Но время бежит, и скоро мальчишки выросли и превратились в молодых мужчин. Потом рухнувшее дерево придавило папашу Понтипея — жена только самую малость его пережила. С похоронами чуть ссоры не вышло: братья позвали священника, но ни в какую не соглашались хоронить родителей в городе. Сказали: нечего старикам лежать на кладбище среди чужих, пусть покоятся в родной долине. В городке решили, что это совсем уж чудно. Только не худшее это место для вечного сна: рядом с полями, которые ты сам и распахал.
Все ждали, что теперь-то парни будут почаще спускаться из долины в город. Думали, что без родителей управляться с хозяйством им станет невмоготу, ждали, что не поладят меж собой и разругаются. Много чего ждали. Не дождались. Молодые Понтипеи так и жили в доме, построенном отцом; а когда появлялись в городе, вышагивали точно, как прежде. И в церкви они бросали в чашу для пожертвований ровно столько же, сколько при стариках. Кое-кто язвил: мол, тупые, даже деньги пересчитать не умеют. Я так не думаю. Им, поди, гордость не позволяла справляться хуже, чем при отце с матерью.
Справляться-то они справлялись, только кое-что все равно изменилось. Во-первых, у работницы не выходило так вести дом, как у мамаши Понтипей. Да и старела она на глазах. А потом и вовсе умерла. Братья устроили ей какие только могли хорошие похороны — давно успели сродниться. И, хоть дела на ферме шли, как издавна заведено, в доме становилось всё хуже и хуже.