Он протягивает мне кусочек использованного мыла, потрескавшегося и твердого. Опускаю свои ладони, сжимающие груди и трясущимися руками беру его.
Рэв выходит из душа и задергивает шторку, чтобы я могла уединиться.
— Я здесь.
Мое тело сотрясает боль, и каждое движения подобно переломам. Я моюсь. Мою все. Вновь и вновь, пока кожный покров не грубеет.
Вода становится холодной, и я сползаю на пол ванны, позволяя ей стекать по стене.
Слышу, как со скрипом краны закрываются и стучащие трубы, отдающиеся в моей башке. Поднимаю голову и вижу Рэва, стоящего с раскрытым желтым полотенцем, который отводит свои глаза.
Я обхватываю руками колени, а за его спиной вижу дыру в стене.
— Норман наблюдает, — выговариваю я со смешком.
— Это Эрл, разве нет? — смутившись, он поворачивается, чтобы заглянуть в дыру.
— Нет, Норман Бейтс18, — уверенно отвечаю я.
— Ты знала, что в знаменитой сцене в душе Перкинс даже не участвовал в ней, — это был его дублер?
— Без понятия какого лешего ты знаешь все это дерьмо. — И я закатываю глаза.
Медленно встав, я укрываюсь от его взора и забираю у него полотенце. Пристально смотрю на него, пока он не понимает намека и не уходит, закрывая за собою дверь, чтобы я могла вытереться.
— Рэв? — тихо произношу я через закрытую дверь.
— Да? — без промедлений отвечает он, как будто он не стоял по ту сторону.
Кладу руку на дверь, словно дотягиваясь до него.
— Сделаешь кое-что для меня?
— Все, что угодно, — негромко отвечает он.
Я прижимаюсь щекой к двери.
— Помоги мне.
— Помочь? — спрашивает он и открывает дверь, которую я снова захлопываю.
Я вижу смерть в своем сознании. Слышу их дикие крики и окровавленные морды. Я, поджигающая Фосса и ослепляющая Блейка. Черпаку достанется19, и не так, как он пожелает.
— Помоги… помоги мне заставить их заплатить за содеянное. Я хочу… хочу, чтобы они все…
За дверью безмолвие.
— Хочу, чтобы все они... сдохли.
Я понимаю, что говорит она не в переносном смысле.
Я ничего не отвечаю, но ей ответ и не нужен, поскольку она знает каков он.
Когда я опускаюсь на край кровати, чтобы снять ботинки, я слышу только поющего Большеротого долбанного окуня Билли.
«Не беспокойся… будь счастлив…».
Похоже, единственное, что может сделать Дарси счастливой, — это убийство тех выблюдков, заслуживающих наказания страшнее смерти.
Со злостью срываю с себя галстук и снимаю промокшую одежду. Бросаю ее в угол комнаты и решаю, что после того, что пережила Дарси, меньше всего ей нужно лицезреть полуголого мужика. Поэтому я забираюсь под колючее одеяло.
Этой ночью я не сомкну глаз и позабочусь, чтобы Дарси спала. Она измотана разумом, душой и телом.
Дверь ванной комнаты открывается, и оттуда выходит Дарси, одетая в белый халат. Она возится с краем пояса.
— Нашла его под раковиной, — объясняет она. — Пахнет так, будто кто-то в нем сдох, ну да ладно.
Кивнув, я концентрируюсь на телеке, хотя прием мерцает. Идет какой-то черно-белый фильм, но он включен для того, чтобы немного осветить комнату. Думаю, Дарси не захочет долго пребывать в темноте.
Я лежу на спине, сцепив пальцы за головой. Одеяло лежит под мышками, так что грудь почти не видна, и я размышляю, будет ли Дарси чувствовать себя спокойнее, если я дам ей больше пространства.
Я незаметно передвигаюсь на матрасе, чтобы лечь на край. Одно неверное движение — и я ласточкой полечу на ковер. Но мне не хочется теснить Дарси.
Хотя она походу не ценит сантименты.
— Не делай этого, — взывает она, откидывая одеяло и взбираясь под него. — Не будь странным. Прошу. Я не смогу этого вынести.
Я понимаю, что она имеет в виду.
После пережитого ею, она не желает, чтобы кто-то глядел на нее с состраданием, потому что Дарси — не жертва. И тот факт, что она попросила меня прикончить этих трех уебков, доказывает это.
Многие бы оплакивали несправедливость, допущенную по отношению к ним, но только не Дарси. Моя петардочка покончила с рыданиями. Хочу спросить ее кое о чем, однако не знаю, подходящее ли сейчас время.
Когда я вздыхаю, она словно читает мои мысли.
— Выкладывай.
Она продолжает лежать на своей стороне кровати, а я — на своей.
— Были только те трое?
— Тебе что, этого мало? — огрызается она, поворачиваясь, чтобы взглянуть на меня. Вырисовываются синяки, и завтра они будут намного хуже.