И мне это не по душе.
Я люблю устанавливать контроль над всеми аспектами своей жизни, а стоя здесь, посреди дороги, под полнолунием, себя я не контролирую.
Сунув руку в рюкзак, чтобы достать пачку сигарет, я непринужденно прикуриваю одну, не отрывая взгляда от крестика на шее девчонки. Я даже знать не знаю ее имени.
— Так что же делает такая паинька, как ты, здесь, в потемках?
Между нами клубится дым, и никотин — именно то, что мне нужно, чтобы успокоить эту трепещущую энергию.
Ее взгляд задерживается на моих губах, но вскоре я осознаю, что увлечена она не моими губами, а тлеющим кончиком сигареты, светящимся красным.
Вскоре ее взгляд концентрируется на нем, и я не двигаюсь, когда она подходит ближе и встает на цыпочки, чтобы выхватить сигарету из моих уст.
Она зажимает ее между своих зубов, глубоко затягиваясь.
Я жду, затаивая дыхание.
— С чего ты решил, что я паинька?
Я указываю на крестик у нее на шее.
На ее лице расплывается улыбка, но с таким же успехом сам дьявол мог бы оскалиться, и когда позади нее внезапно вспыхивает красное свечение, это только подтверждает факт.
— Внешность бывает обманчива, — заявляет она, преспокойно выпуская облако дыма.
Багряное свечение внезапно становится больше, ярче, и когда я смотрю поверх ее головы, то вижу, что причина в том, что горит дорогой куст красных роз двухэтажного дома, перед которым мы стоим.
— Твои розовые заросли горят, — вскользь говорю я, и она беспечно смеется. Этот звук, по веским причинам, пиздец как пугает меня.
— Бьюсь об заклад, ты такое всем девушкам говоришь. — Знает ли она, что я делал через дорогу?
Прежде чем я успеваю ответить, на крыльце загорается свет. Предполагаю, ее предки собираются потушить пожар, но когда она бросает сигарету на землю и хватает меня за руку, похоже, что я все неверно истолковал.
— Бежим! — кричит она. Ее волнение осязаемо, когда мы стремительно убегаем прочь от ее дома. Чем дальше мы бежим, тем яснее становится: это не ее дом.
Мы бежим через всю окрестность; наши гулкие шаги по бетону синхронны с тяжелым дыханием. Ее радостное хихиканье поражает меня, когда мы слышим страдальческие крики того, чей розовый куст она только что подожгла.
— Значит, просто очередной воскресный вечер для тебя? — язвлю я, когда она поворачивается ко мне, ухмыляясь.
Мы продолжаем убегать с места преступления, рука об руку, и я не могу отделаться от ощущения, что это — мы, против всего мира. Дурацкая мысль, ведь эта девчонка явно пироманка, а я — вор. Но давненько я так не развлекался.
Мы сворачиваем за угол, и она внезапно отпускает мою руку.
Мы стоим на месте, переводя дух, стоим друг против друга с горящим миром вокруг нас. Я не отвожу взгляда. Не могу. И она, кажется, тоже.
С босыми ногами и в костюме кролика она, блядь, сражает меня, ибо я хочу знать, кто она такая. Но не успеваю спросить, как она вдруг бежит по подъездной дороге, где перелезает через забор, не обращая внимания на немецкую овчарку, что кусает ее за кроличий хвост.
— Кто ты такая? — восторженно молвлю я себе, уставившись в ту сторону, куда она исчезла во тьме.
Я в судьбу не верю, но не могу избавиться от ощущения, что мир, каким я его знаю, скоро, во всех возможных смыслах, загорится.
ДВА
ВОДИТ РЭВ ХОРОВОДЫ ВОКРУГ КУСТИКА РОЗ,
ШКАФЧИК ВЕСЬ В ОГНЕ
Я редко смотрюсь в зеркало.
По большей части только на свои руки, когда застегиваю рубашку или поправляю школьный галстук — обязательное условие новой школы, в которую я сегодня иду.
Я смотрю на свои губы, затем пробегаюсь взглядом по чертам своего лица и смотрю на волосы, пока стягиваю их назад, чтобы они свисали, как бледный конский хвост. Я не осмеливаюсь взглянуть себе в глаза. Это глаза моей матери… те, которые я больше никогда не увижу.
Было лето две тысячи девятнадцатого года, и мы ехали в наш обычный домик для отдыха на школьные каникулы. Как раз только стемнело, и мимо нас время от времени проносились машины, но большая часть пути вперед была просто мраком.
Мы прежде проезжали этот путь, казалось, уже миллион раз.
Я сидела на заднем сиденье, пытаясь поймать связь на своем айфоне и ругаясь вполголоса о том, что мне придется провести каникулы с предками в глуши. Мой отец ненавидел всякую электронику и все, что отнимало свободное время у семьи. Никакого там телека не будет.