— Эй! Здесь нельзя находиться.
— Ш-ш-ш, остынь, мужик, — спокойно отвечаю я. Если я буду вести себя, как будто что-то не так, и меня здесь не должно быть, то мое прикрытие будет раскрыто.
— Я вызываю охрану. — Он достает свою рацию.
— Нет, никого ты не вызовешь… Майкл, — с усмешкой возражаю я, глядя на его пластиковый бейдж. — Я вполне уверен, что они не очень-то обрадуются, узнав, что ты накуриваешься на работе.
Его удальство вскоре угасает, как я и предполагал.
— Чего ты хочешь?
Я останавливаюсь в нескольких шагах от него. Если этот план провалится, мне придется прибегнуть к варианту номер один.
— Внутри находится моя девушка. Я здесь, чтобы уложить ее спать. — Я не вдаюсь в подробности.
Мужчина недоверчиво фыркает от смеха.
— Ты что, блядь, прикалываешься?
Медленно снимая капюшон и приподнимая свой подбородок, я с удовольствием наблюдаю, как этот недоносок ахает и немного отступает назад при виде моего избитого лица.
— Разве похоже, что я, блядь, прикалываюсь?
— Я не могу тебя туда пустить.
— Кто так сказал?
— У меня будут неприятности, — нерешительно отвечает он, а я закатываю глаза.
— Только если ты попадешься.
Он смотрит слева направо, явно борясь со своими моральными устоями. И я решаю облегчить ему задачку.
Покопавшись в кармане, я достаю пару сотен баксов и пакетик с травкой, который я стащил из бардачка грузовика, который мы угнали. Знал же, что пригодится.
— Я не расскажу никому, если ты будешь держать рот на замке. — Я протягиваю ему бабло и траву, и он жадно смотрит на них.
Люди настолько предсказуемы, что блевать охота.
Он тянется за взяткой и быстро засасывает ее в карман.
— Договорились?
Он кивает, в последний раз затянувшись косяком, прежде чем потушить его.
— Идем.
Как только я переступаю порог этого места, на меня обрушиваются воспоминания, и мне требуется секунда, чтобы настроиться.
Запах лекарств, смешанный с отчаянием, все еще витает в воздухе, отчего меня мутит. Белоснежные стены кажутся еще ярче благодаря флуоресцентным лампам, и мне остро хочется надеть темные очки, чтобы отгородиться от всего, что это место представляет собой.
Мои ботинки скрипят по отполированному линолеуму, и я надеюсь, что оставляю за собой след грязи, чтобы запятнать идеальное покрытие. Это место должно быть прибежищем для нуждающихся в помощи, но на самом деле это просто сверкающее узилище.
Я не могу перестать прокручивать в голове то, сколько раз я проникал в это место, будучи ребенком. Неудивительно, что я такой ебанутый, ведь каким бы мрачным ни было это место, оно все равно кажется знакомым, словно дом.
— Как ее зовут? — тихо спрашивает Майкл, пока мы шагаем по коридору с бесчисленными дверями.
Небольшая стеклянная панель — единственный взгляд на внешний мир у людей, запертых за этими дверями, но львиная доля пациентов в целях «безопасности» прикованы наручниками к пустым кроватям, поэтому единственное представление для них о внешнем мире — это потолок, на который они пялятся, считая каждую секунду, кажущуюся годами.
— Джун Блэквуд.
Ключи Майкла перестают позвякивать у него на бедре, когда он ненадолго останавливается и оборачивается через плечо.
— Она твоя девушка?
Я невозмутимо смотрю на него.
— Ага.
Он не выпытывает детали и продолжает шагать, останавливаясь, когда мы подходим к двери. Я знаю, что за дверью.
Он отпирает ее и ведет меня по коридору, наполненному маниакальным бредом и смехом, от которого меня бросает в дрожь. Мне ненавистен тот факт, что она снова здесь, в отделении для «особенных». В месте, куда отправляют безнадежных. В месте для людей, о которых общество позабудет, потому что сочтет их запущенными, чтобы помочь.
Я заглядываю в каждую дверь, когда мы проходим мимо, и с каждым шагом мой желудок скручивается в узлы. Многие привязаны к кроватям коричневыми кожаными ремнями. Те, кто не привязан, качаются на полу, взывая к своим матерям, чтобы они пришли и спасли их.
Хочется их всех спасти, но как быть, если я не в состоянии спасти даже одного человека, которого обещал оберегать?
— Она здесь. — Майкл стоит у последней двери слева и, кажется, дает мне последний шанс пойти на попятную.
Если бы все было так просто.
Увидев, что я никуда не собираюсь уходить, он отпирает дверь. В отличие от других дверей, в которые я спокойно заглядывал, в эту я заглянуть не могу, потому что человек внутри — не первый встречный. Я знаю ее тайны и от этого я люблю ее еще больше.
Глубоко вздохнув, я захожу в палату и вижу свою мать, привязанную к кровати за запястья и лодыжки. На левом запястье у нее белая повязка. Видимо, передоза оказалось недостаточно. Ей пришлось перерезать и руку.