Как же больно от осознания, однако я не собираюсь ныть по этому поводу.
Нам некуда бежать, потому что участок окружен копами.
Если убежим…
Умрем.
— Руки вверх!
Дарси глядит на меня, умоляя не сдаваться. Она предпочла бы, чтобы все закончилось как у Бонни и Клайда, а не так, чтобы меня взяли живым.
— Нет! Это еще не конец.
— Люблю тебя, — признаюсь, прежде чем потянуться за ружьем.
Для нее не конец... а для меня все конечно.
Как раз в тот момент, когда я собираюсь запалить это местечко, как шашлычок на Четвертое июля, раздается грохот, от которого закладывает уши. Проходит какое-то время, прежде чем вижу, что стрелял отец Черпака, который спускается по ступенькам крыльца с дробовиком в руках.
— Мой сын скоро вернется домой. Вы припарковались на его месте! — ревет он, явно в бреду, что играет мне на руку.
— Беги! — восклицаю я Дарси, и когда полицейские кричат отцу Черпака, чтобы тот бросил оружие, девчонка упрямо качает головой.
— Без тебя — никуда!
— Чак, брось оружие. Немедленно! — кричат полицейские, и в ответ раздается еще один выстрел.
Начинается перестрелка, и мы все прячемся в укрытие. Дарси использует пикап как щит, а я бросаюсь за трактор. Вскинув ружье, заглядываю за него, готовый сражаться насмерть, чтобы добраться до Дарси, потому что именно к такому финалу я и готовился.
В воздухе раздаются выстрелы, и я стреляю в ответ, когда какой-то еблан в полном снаряжении спецназовца стреляет в Дарси.
Мы встречаемся взглядами через все поле. До нее тоже доходит, что это, так или иначе, конец. Насколько известно копам, она все еще остается невольным участником всего этого. Я тот, у кого оружие.
Встаю и начинаю стрелять во все, что движется. Слышу крики Дарси. Если эти говнюки сфокусируются на мне, у нее есть шанс убежать.
Пригибаюсь и уворачиваюсь, прикрываясь за всем, что имеется. Полицейские стреляют; не остановлюсь, пока Дарси не окажется на свободе. Однако она не сдается и начинает бороться, используя в качестве оружия лопату, которой мы закопали Карсона. Не нужно мешкать, поэтому я прицеливаюсь и стреляю новобранцу в живот.
— Офицер ранен!
Все внимание приковано ко мне, и я надеюсь, что хоть раз в своей жизни она сделает то, что ей велят. Меня сбивает с ног хорошо сложенный коп, который чуть не ломает запястье, пока обезоруживает.
Он упирается коленом в спину и поднимаю подбородок, смотря на мою петардочку, которая воспламенила мой мир, за что буду благодарить ее до самой смерти.
Со слезами на глазах она борется со своими эмоциями, ее внутреннее смятение очевидно. Но здравый смысл в конце концов побеждает, ведь она не сможет спасти меня. Никто не сможет.
Она уносится в сторону леса, чем напоминает о первой ночи нашего знакомства. Мой крольчонок наконец-то свободен. Наконец-то все закончилось.
Я сдаюсь, потому что причина борьбы ушла.
Меня рывком поднимают, пиздят по животу и надевают наручники, зачитывая права. Я же просто хохочу в ответ, глядя на созданный мной хаос. Меня бросают на заднее сиденье полицейской тачки.
В чем причина задержки? Потом слышу безошибочный звук раскапывания и прихожу к мысли, что конец ещё не наступил — все только начинается.
Наблюдаю, как они достают обессиленного Карсона, который отчаянно хватает ртом и падает на колени, задыхаясь.
Как этот пидор может быть еще жив?
Жду, что они завернут его в пушистое одеяльце и предложат напиточек, ведь, знаете ли, он был похоронен заживо. Но ничего из этого не происходит.
Вместо этого его поднимают на ноги и надевают наручники на запястья. Похоже, что отстреливание мозгов кореша в комнате, полной людей, аукнулось ему.
Дверь распахивается, и Карсона швыряют на заднее сиденье.
Оглядываюсь на него через плечо и делаю единственное, что кажется естественным, — разражаюсь истерическим смехом.
— У тебя что-то на роже, — уведомляю между вдохами, глядя на его грязный вид.
— Да пошел ты в пизду.
— Так говорила твоя мамка... но было больше похоже на «ох, выеби меня, Рэв, сильнее... ммм... вот так». Вот так, — подъебываю, плохо изображая его мать, и театрально прикусываю нижнюю губу.
И еще сильнее хохочу, когда вспоминаю, что Тереза все-таки не его мамка.
— У тебя долбоебские подъебки — дешевые и заезженные... прям как твоя мамка, — вторит Карсон, тем самым поражает меня. Ответил весьма неплохо.
У меня припрятана подъебка покруче.
— У нас одна мать на двоих. Так что ты только что оскорбил свою собственную мамку. Как тебе не стыдно.
У Карсона открывается рот, и ему требуется три секунды, чтобы осознать, что я сказал.