- Уймись, Ричи! Что на тебя нашло? Какая муха тебя укусила?
- Кого из джентльменов, ваша светлость, в этом зале в этот раз вы окатили вином или пуншем, чтобы иметь возможность станцевать со мною вальс? - спросила Кетрин, вспомнив, как шесть лет назад герцог Эштон пролил бокал с напитком на одного из ее многочисленных кавалеров, чтобы насладиться ее столь близким обществом вместо бедолаги.
- В этот раз никого, мисс Беккет, - ответил Ричард. – Ой, простите, мисс Бартон. Ваши имена так часто меняются, что я не успеваю их запоминать.
- Ричард! – наградил его свирепым взглядом Бертольд.
- Если вы соизволите, сударыня, посмотреть в вашу бальную книжечку, то сами убедитесь в правдивости моих слов.
Кетрин быстренько сделала это, и ее глаза полезли на лоб из-за написанных букв. В ней черным по белому было выведена фамилия герцога Эштона. Марджи также заглянула туда, чтобы убедиться в его верности, заметив широко открытые глаза племянницы, свидетельствующие о ее нервозном состоянии.
87
Много лет назад на балу у его друга Дерека, графа Торнктона, Ричард также вел Кетрин под руку, чтобы станцевать с нею вальс. Он ощущал, как дрожала девичья рука. В тот раз – из-за страха и нежелания с ним оставаться наедине, не говоря о нежелании с ним танцевать, ведь она была тогда еще невинной, юной девушкой. А почему в этот раз дрожала ее рука – он не понимал. Она была уже опытной женщиной, познавшая сладости мужских объятий в полной мере, вкусившей радости супружеской постели, и не только супружеской. Ричард был уверен, что миссис Стокми забавлялась на стороне с множеством мужчин, пока ее муженек был в разъезде, ведь ее умение ублажать мужчину возросло в разы, ее опытность в постельных утехах бросалась в глаза. Страшный и дряхлый отец Гаврилий не мог научить свою супругу всем тем умениям, с которыми она встретила его на конюшне. Ричард мечтал о таком еще тогда, когда они встретились на конюшне в Глостершире. Он сжал от этого зубы. Ему было больно и неприятно воображать его Кетрин в объятиях с другими мужчинами, как она умело расставляет пред ними свои ножки, представляя их взорам самое сокровенное, что она прятала от посторонних глаз, как она сочиться, влажная и готовая принять в себя половые органы других мужчин. А потом постанывающая и выгибающаяся от толчков всех тех похотливых жеребцов, что вторгались в ее глубины, познающие радости экстаза вместе в нею. Ему было невыносимо больно, ведь он мечтал, что эта девушка будет всегда принадлежать ему одному, только он сможет прикасаться к ней и делать с нею те непозволительно-греховные вещи, дарящие столько удовольствия и наслаждения.
*************
Кетрин ощутила, как рука герцога сжала больно ее нежную руку выше локтя. От боли она скривилась, угрюмо посмотрев на мужчину. Его губы были плотно сжаты, челюсти кривились, и она расслышала скрежет зубов, а глаза полыхали злобой и холодом, которые напугали ее до жути. В прошлый раз, когда они танцевали, то герцог Эштон был полон любви и страсти к ней. А сейчас лютая ненависть и злость светилась в его черных глазах. И она понимала, почему. Кетрин лишила его сына, лишила возможности видеть его рождение, его взросление. А еще девушка заметила в них боль, когда они стали танцевать. Вокруг вертелось еще пару пар, но они их не замечали. Герцог походил на раненого зверя, который рычал и страдал от полученных ран, истекающий кровью. Кетрин понимала, что только она была виновницей его состояния. Она была тем извергом, который своим побегом убил живущую в его сердце любовь, доброту и человеколюбие. Теперь он походил на свирепого вепря, готового убить каждого, ставшего на его пути. Хотя с каждой секундой его тело все ближе и ближе прижималось к ней, непозволительно близко с точки общественного приличия, девушка понимала, что герцог ее ненавидит и презирает за содеянное ею, за причиненную ею ему боль и разрушенное их счастье. Она дрожала от такого сладкого и пленительного единения. Однако Кетрин была настолько возбуждена, что в эти секунды желала только слиться с этим мужчиной, пережить все те мгновения, которые она испытала на конюшне, поэтому столь невинное обжимание не радовало ее, а только еще больше разжигало, и приносило боль, которую унять мог лишь тот могучий орган, который сейчас упирался в нее сквозь слои ткани, которые разделяли их горячие тела.