Виконт Крекстон перевел свой взгляд вниз, медленно исследуя рот девушки. От того что он увидел у него широко раскрылся собственный рот. Девичьи губы столь изумили Бертольда своей формой, что у него перехватило дыхание. Они показались ему истинным соблазном для любого мужчины, в которого еще могла бурлить кровь от женской красоты. Как такое возможно?! Виконт был удивлен и сбит с толку. Рот миссис Стокми всегда прежде казался самым обычным, даже невзрачным. Ему было жалко бедняжку из-за того, что Бог обделил ее красотою, он даже злился на матушку-природу за то, что та не наделила ее хоть капелькой женской привлекательности. Поэтому он считал, что ей страшно повезло иметь такого мужа, как отец Гаврилий. С такой-то уродливой внешностью она могла и вовсе не выйти замуж, так и остаться старой девой, доживая свои дни, нянчась с детьми какой-то богатой родственницы, которая взяла бы бедняжку к себе в дом из-за душевной доброты.
Возможно из-за того, что миссис Стокми всегда крепко сжимала губы, будто пряча их от посторонних, они и казались всем маленькими. Это было единственное правильное объяснение этому недоразумению. А сейчас виконт видел прелестные лепестки роз, столь изумительной формы, созданные матушкой-природой, чтобы искушать даже самых святых особ мужского пола, предавая их греховным мечтаниям о том, что можно было бы сделать с такими совершенными устами.
Бертольд кивнул головой, пытаясь скинуть с себя наваждение, которое его столь очаровало, от чего он позабыл, что это неприлично так пялиться на другого человека.
9
- Дора, у тебя кровь на лице, - тихо молвил Бертольд, любуясь тем, как дрожали девичьи губы, прикоснувшись к крови на белой коже. - Ты поранилась?
- Что? Какая кровь? – удивилась миссис Стокми, также дотронувшись ладошкой того места, где ощущались мужские пальцы.
- Нет, это не кровь, - теперь настала очередь виконта удивляться, ведь те красные пятна, что он заметил, оказались рыжими пасмами волос.
«У нее рыжие волосы?! – пронеслось у него в голове. – Вот чего не ожидал, так не ожидал!»
Бертольд был поражен, у него отвисла челюсть от этого. Несколько длинных локонов, выбившиеся из-под чепчика блестели огнем на солнце, которое выглянуло на несколько секунд – будто преднамеренно - сквозь густые, серые тучи, нависшие над ними, из которых обязательно должен был пойти снег в ближайший час.
«Не ожидал найти под «монашеской» рясой такую красоту!» - таковая мысль поразила мужчину, а потом другая мысль поразила его еще больше:
«От кого или от чего она прячет такие прелестные черты лица под этим убожеским одеянием? Ну, конечно, быть столь красивой – это грешно для жены священника! Ей следовало бы быть супругой не меньше самого короля. Столь редкая красота должна блистать во дворце, а не прозябать свои молодые годы в темной церквушке. Ею должны восхищаться, носить ее на руках и обожать, а не считать ее прелести проклятием и прятать их ото всех, как самый большой смертный грех, чтобы она не была искушением ни для кого. Ее поразительные изящество и великолепие, - как благолепие самой прекрасной женщины греческого мира, Елены, - могли бы разразить войны между многими мужчинами, которые бы желали ею владеть. А так спрятанная под этими уродливыми тряпками она никому не могла навредить, никого ввести в грех бесовского соблазна. Так, наверное, считал ее святейший муж, беря такую красавицу себе в супруги».