- Потом эти кошмары мучили Джонатана постоянно, - молвил тихо Ричард, увидевший впереди пики замка. – Наверное, и сейчас он их видит. Только он уже слишком большой, чтобы мне плакаться в жилетку. А ты не знала, что так будет! И это все что ты мне сказала?! Это все слова, которые я и мой мальчик заслужили после пяти лет ужаса и страданий?! «Я не знала, что так будет! Я этого не хотела!» А чего ты хотела, бессердечная кукла?!
Герцог Эштон внезапно развернул коня и направил его в сторону деревни.
- Нет, ты мне скажешь, почему ты это сделала. Я это заслужил после стольких лет боли и мучений. Ты мне объяснишь все, даже если мне потребуется вытаскивать тебя из постели и при этом побить твоего мужа, если он будет мне препятствовать в этом!
И Ричард сделал бы это непременно, потому что в нем накопилось столько злости, боли и ненависти, требовавшие немедленного выхода наружу, иначе они бы сожгли их хозяина дотла, свели бы его с ума. Но как только он приблизился к дому Стокми, привязав Сторми, мужчина по воле случая стал свидетелем столь трогательной сцены, которая заставила его отказаться от своих планов, повременить с ними. В единственном окне, откуда исходил свет свечи, Ричард увидел Кетрин баюкающую Робби, поглаживавшую его детскую головку с такой любовью в глазах, при этом напевавшую колыбельную. Из его глаз хлынули горькие слезы радости и счастья, обиды и ненависти, зависти и ревности, горечи и боли.
Как он мог разрушить такую идиллию? Любящий отец никогда бы не сделал такого, невзирая на те чувства, что в нем бушевали, требовавшие ответов на его вопросы, требовавшие отплаты за его лишения и горести.
Его сердце рвалось от любви к этим двум созданиям. Ему так захотелось, чтобы не было этих лет разлуки и мучительных страданий, чтобы они втроем сейчас перенеслись в их поместье в Глостершире, нет в четырех. Он, она, Робби и Джонни, конечно. Ричард бы также сидел на постели с другой стороны от их чудного малыша, поглаживая его маленькую ручонку, пока Кетрин бы пела ему песенку. Уложив сынишек спать, они бы уединились в собственной спальне, занимаясь любовью всю ночь. И никто и ничто им бы не мешало предаваться сладким утехам!
34
34
Луна проложила яркую дорожку сквозь окно в спальню супругов Стокми. Муж уже давно уснул, сопя громко и похрапывая. А вот жена не могла сомкнуть глаз, стоя на гречке в кутке, где висела святая икона. На коленях уже появились ссадины и жуткие покраснения, но девушка продолжала смиренно отбывать свое наказание за прелюбодеяние, содеянное ею. Стуча зубами от холода так, как огонь в камине давно погас, а Кетрин была в одной рубашке, полинявшей от времени и частой стирки, потерявшая свой прежний цвет. Уже нельзя было сказать с уверенностью, какого цвета она была. То ли белой, то ли желтой, а то ли вовсе серой.
- Я грешница! Я грешница! Я грешница! Прелюбодейка! И шлюха! – слышались тихие девичьи слова. – Тысяча и двести. А надо три тысячи. – Девушка решила немного передохнуть от исполнения наказания, которое назначил ей ее благочестивый супруг. – Еще тысяча и восемьсот раз. Я грешница! Мое место не в порядочном доме, среди добрых и любящих людей, а среди таких же потаскух, каковой я являюсь. Я буду гореть в аду! Помилуй Господи мою грешную душу и порочную натуру, спаси мое тело от огненной геенны.
Она также не хотела ложиться спать, потому что нынче вечером ее муж не надел ночную сорочку после того, что было между ними. Он называл это «выполнением супружеского долга», а Кетрин считала это адом. К счастью это случалось очень редко и длилось недолго. Но даже те несколько минут причиняли ей жуткие мучения. Но ей приходилось это терпеть, чтобы быть хорошей и примерной женой. Правда, Гаврилий никогда не считал ее хорошей супругой, а наоборот говорил, что она плохая жена, ведь не умела воспламенить мужа, удовлетворить его желания, пробудить к жизни его поникшую плоть.