Ей не хотелось ночью притронуться нечаянно к нему, ощутить вновь его дыхание в такой близи, ей не хотелось чувствовать аромат его потного тела. Девушка прикусила от этого нижнюю губу до крови, чтобы заглушить рвущиеся наружу горькие рыдания, которые она столько сдерживала в себе. Но удержать долго слезы ей не удалось. Они хлынули словно бурный, разъяренный поток, сметающий на своем пути все преграды и ограждения, выстроенные девушкой за столько лет брака с мистером Стокми. Кетрин бросила быстрый, но пытливый взгляд в сторону кровати, убеждаясь, что ее нытье не разбудило спящего мужа. Вздохнув, она продолжила свои мучительные рассуждения.
Как он ее нашел? Она ведь уехала на край света. Так она считала. И откуда он узнал, что Роберт его сын. Ну, конечно! Они же одно лицо! Надо быть слепым или идиотом, чтобы не прийти к такому заключению. И что же будет дальше? Ведь местный люд нельзя причислить ни к тем, ни к другим. Скоро вся деревня будет шептаться об этом. Но сплетни и шушуканье за спиной – это одно, это еще можно стерпеть. А вот если его светлость поведает всей деревне, что Роберт его сын, то они начнут открыто ее презирать и называть прелюбодейкой, то этого девушка не сможет долго выдержать. Ее дни, как верной и примерной жены отца Гаврилия в Брантгольде тогда сочтены. Ее станут чураться и избегать. Ей придется сидеть дома в день, а выходить на улицу, когда стемнеет. А что будет с ее сынишкой? С ее малышом! Бастард знатного аристократа!
- Нет! – крикнула Кетрин слишком громко, от чего кровать за ее спиною заскрипела. Она ужаснулась, закусив до крови губу, прекратив даже дышать. К счастью, Гаврилий перевернулся на другую сторону и продолжил похрапывать опять.
«Как он меня нашел? Я ведь даже сменила имя, не говоря о фамилии, сделалась уродиной и спряталась в такой глуши, куда изредка заглядывают знатные особы, вроде него. Господи, почему вы это допустили? За что я так согрешила в своей жизни, что мне приходиться терпеть все это?»
- Согрешила ты не то слово, грешница, распутница! – тихо молвила девушка, не выдержав. Она снова огляделась в сторону кровати. Там было все по-прежнему. Это ее успокоило, и она продолжила размышлять, пиная себя в семи смертных грехах всего мира.
«Ты наслаждалась опять! Ты стонала и кричала от удовольствия, извиваясь под мужчиной, словно потаскуха. Ни одна примерная жена себе бы такого не позволила в супружеской постели! А тебе не понадобилась для этого даже кровать, ты грешила прямо на кухонном столе. Ты не только позволила все это себе, а и сожалеешь, что герцог не успел в тебя войти своей твердой, горячей, пульсирующей плотью. Ты так этого хотела! И сейчас не меньше ты этого по-прежнему хочешь. Твое тело желает сладкого продолжения, ты томишься от непонятного чувства неудовлетворения. Кетрин, прекрати себя истязать и вводить в еще больший грех! Ты ненасытная шлюха, вот ты кто! Не смей себе такого! В Библии говориться, что надо отрезать плоть, которая склоняет к греху. Только вот какую из частей тела мне следует отрезать? Какую? Ведь нету ни единой частички в моем порочном теле, которая бы не желала слиться с герцогом Эштоном. А хуже этого только то, что моя душа и сердце рвутся к нему, желают слиться с ним воедино, в единое целое».
35
За окном шел снег. Миссис Стокми укутала плечи теплой шалью, которая зияла дырами, но которую она очень любила, потому что та принадлежала ее покойной матушке. Завязав ленты чепчика под подбородком, девушка поправила выбившийся яркий локон, затолкав его внутрь головного убора, который уродовал ее внешность до неузнаваемости. Взяв два ведра в одну руку, второй она открыла двери. Ей в лице дунул ледяной ветер, от которого она поежилась. Мороз этим утром был такой, что если не двигаться, то обувь могла примерзнуть к промерзлой, заснеженной земле. Вокруг никого не было в такую рань. Обычно местный люд просыпался ближе к шести, семи утра. Только Дороти вставала к пяти, чтобы успеть растопить печку, нагреть воду для умывания мужа и свекрови, приготовить завтрак для всей семьи, а еще успеть прибраться в доме, в церкви, и еще много-много разных дел, начиная от стирки, заканчивая натиранием полов или мебели до блеска.