И вот прозвучало несколько залпов опытных армянских бойцов, и озверевшие татары… бежали от трех армян. Примерно 100 жителей горящих домов: детей, женщин, стариков, - собрали три фидаина и перевели в безопасное место. Трудно описать радость и восторг спасенных. Священник, который был известен как непримиримый антиреволюционер, упал перед армянскими воинами на колени и со слезами на глазах благодарил их…” (цит. по: Оганесян, “Век борьбы, т.1, стр.154.
Семья Лалаева была одной из последних жертв: к полудню 9 февраля срок, назначенный Накашидзе для погрома, истек. Около 12 часов губернатор собрал на своей квартире городского голову казия, епископа Ширванского Ананию и других почтенных лиц. Оттуда они пошли по городу мирной процессией с белым флагом, причем впереди шагал сам генерал-губернатор, в мундире и при всех регалиях. Татары правильно поняли намек: резня немедленно прекратилась. По тем, кто не утихомирился сразу, начали стрелять войска, получившие наконец соответствующий приказ.
Татарские лавки открылись, но многие армяне еще долго боялись открывать свои лавки. “Неразумно превращать случайное недоразумение в длительную обструкцию” - поучал их со страниц своей газеты «Каспий» (12.2.1905) А. М-б Топчибашев.
“Началось подведение итогов. По улицам повезли на дрогах подобранные трупы. Начались ужасные раскопки в развалинах сгоревших домов…
На армянском кладбище трупы лежали грудами, и страшен был вид этих искаженных мертвых лиц, зияющих ран, раздробленных черепов” («р.С.», 24.2.1905).
По данным Бакинского статистического бюро и татарско-русско-армянского комитета по оказанию помощи пострадавшим, армян было убито 205, из них 7 женщин, 20 детей (до четырнадцатилетнего возраста) и 13 стариков (старше пятидесяти пяти лет); ранен 121 человек. Мусульман убито 111, ранено 128; среди убитых 2 женщины (одна - шальной солдатской пулей); детей и стариков не отмечено. Имущественно пострадавших армян - 451, мусульман - 62 («СПб вед.», 25.5.1905). Обращает на себя внимание небольшой процент раненых армян, сравнительно с татарами. “Почему так? А потому, что всякого раненого армянина, не успевшего скрыться, татары добивали без пощаду, с ужасающей жестокостью - об этом свидетельствует состояние трупов - между тем как раненого и упавшего мусульманина армяне, вообще говоря, не трогали” (там же).
Однако немало татар укрывали и защищали армян в те страшные дни. Вскоре в газетах появились благодарственные письма:
“8-го февраля сего года вооруженная толпа окружила наш дом и даже ночью с крыши дома хотели стрелять в нас, но домохозяин наш Гаджи Джевад, у коего мы живем только два месяца, стал требовать от толпы оставить нас в покое и прибавлял, что через его труп толпа может добраться до нас. Кроме нас, домохозяин защищал от толпы домохозяина нашего г. Джангирова с детьми.
Т.А. Шахвердов”.
“Я, Давид Ованесов, подрядчик фирмы Нобель… проживающий… в доме Баба-Киши Бабаева, двоюродного брата убитого 6-го февраля на Парапете Рза Ага Бабаева, покорнейше прошу вас дать мне возможность печатно выразить благодарность г. Бабаеву, моему домохозяину, который все время с 6-го февраля защищал и снабжал съестными припасами меня и мое семейство, равным образом и прочих квартирантов этого дома “.
А Яремиш Караханян выражает благодарность “трем женщинам, татаркам, домохозяйкам нашей квартиры, за то, что они в течение пережитых нами 6-9 февраля ужасных дней, не только кормили и поили обывателей этого дома до 50 человек армян, но и спасли нам жизнь, умоляя своих единоверцев не трогать нас” («Каспий», 20.2.1905).
Несколько армянских семей спас французский инженер Мишель Тимони, переодевшийся русским стражником. “Сделанное им показание 21 февраля перед комиссией адвокатов явилось одним из самых тягостных для татар”, и они возненавидели его. Во время августовской резни татары живьем бросили Тимони в горящую буровую яму (см. «Т.Л.», 24.9.1905).
С наступлением мира духовные лица обеих религий начали активно выступать с проповедями о “братском единении народов”, причем, например, на проповеди епископа Анании присутствовал казий, и наоборот. Был создан комитет по умиротворению населения, из почтенных армян, мусульман и русских. Комитет составлял воззвания вроде приведенного в начале статьи; о его характере достаточно говорит то, что в первый день августовской резни большинство его членов бежало из города, (см. там же, 4.9.1905)
“Побоище прекратилось, но жизнь в Баку долго еще не войдет в свою обычную колею. Подавленные пережитыми ужасами, жители города надолго еще останутся под гнетом боязни за завтрашний день.
Жуткую картину представляют собой улицы Баку в вечернее время. В десятом часу, когда ранее здесь кипела жизнь, горели огнями рестораны, театр и клуб, носились по городу фаэтоны - теперь на улицах полное безлюдье.
Огни погашены, ставни закрыты, глубокая мертвенная тишина, нарушаемая лишь топотом казачьи разъездов да лязгом ружей обходящих улицы пеших-патрулей.
Одинокий запоздалый путник, я пробираюсь к своей гостинице. Слышится оклик: «Стой! Кто идет?!»
И лязг ружья.
Внимательно осматривают разрешение, и я трогаюсь дальше, до следующего патруля.
Город напоминает военный лагерь” («P.C.», 24.2.1905).
Военное положение было введено отнюдь не для защиты армян. Его не было ни во время погрома, ни в последующие дни. Однако резня привела к неожиданному для властей результату: явное, открытое попустительство и провокация администрации вызвали всеобщее возмущение.
“Отчего власти своим вмешательством не положили конец уличной резне?
Вот вопрос, на который бакинское общество - резолюциями съезда нефтепромышленников, общего собрания присяжных поверенных, частного совещания гласных думы и общим голосованием бакинской интеллигенции, без различия племени, дало негодующий ответ:
– Власти бездействовали” (там же, 22.2.1905).
Начали собираться многотысячные митинги. Выступали представители всех национальностей, говорили, что никакой вражды между армянами и мусульманами не было и нет, а происшедшее - провокация самодержавия. Требовали наказания истинных виновников. Произносили революционные речи. Тогда-то в Петербург из штаба корпуса жандармов полетели отчаянные телеграммы: “Третий день в общественном клубе происходят открытые заседания для желающих, где члены революционного комитета взывают сбросить самодержавие и с оружием в руках смело двинуться в кровавый бой… Полиции не существует; власть в беспомощном состоянии. Благомыслящие русские просят защиты, так как все, кроме них, вооружены и сейчас преступное сборище в 3000 заседает в центре города.