Понс подбросил на ладони серебряный денье.
– Он чересчур привередлив. Меня бы устроил миллион каких угодно денег.
– И вы считаете, следует ждать неприятностей? – спросил Артур. – Какой позор. Разве нет? Я хочу сказать, что в конце концов короли – христиане и рыцари, препоясанные мечом. Они не должны ссориться. Я этого не понимаю. Мы собрались здесь, чтобы сражаться с сарацинами, но до сих пор, где бы ни проходила армия, погибали только наши воины: когда рухнул мост, во время стычек с горожанами во Франции и в Италии и в бесконечных драках с сицилийцами. А ведь от Святой Земли нас все еще отделяют многие мили.
– Не всякий исполнен столь глубокой веры, как ты, мой английский друг, – уныло сказал Пейре Видаль. – Только вчера у меня состоялась коротенькая беседа с прелестным ребенком, одной из этих чернокудрых и черноглазых местных девочек. Я указал ей на то, что поскольку являюсь воином Христовым, то она просто обязана во имя благочестия прогуляться со мной в горы, дабы показать мне окрестные церкви и часовни, которые очень красивы…
– И она тебя отвергла, – сочувственно сказал Дени. – Чертовски стыдно.
– И она всего лишь ребенок, – добавил Понс.
Артур улыбнулся печально и покачал головой.
– Я думаю, вам не следует вести себя подобным образом, Пейре, – сказал он. – Мне кажется, это приведет лишь к новым раздорам.
Пейре приложил ладонь ко лбу.
– Сынок, ты не понимаешь поэтов, – глухо промолвил он. – Мы должны любить, любовь для нас – мясо и вино. Что же касается меня, мне также необходимо понимание. Но меня преследуют ужасные несчастья! Я мог бы назвать сотню женщин, и все высокородны, богаты и сказочно прекрасны. Они бросались в мои объятия, но ни одна из них никогда не утолила боль израненного сердца, что бьется в моей груди и преисполнено тоски по нежности.
– Я слышал рассказ Ричарда о том, как его мать выставила тебя из Пуатье за оскорбление Марии Шампанской, – сурово заметил Дени, он не терпел, когда над Артуром насмехались.
– О, Ричард, Ричард, – пожал плечами Пейре. – Бог мой, что за человек. Выжимает деньги, словно воду, и впитывает их, точно губка. Покровитель высокого искусства! Вы видели когда-нибудь, как он суетится из-за украшения стола перед обедом или поправляет драпировки на стенах? Совершенно верно: будто хозяйка, хлопочущая в своем замке накануне пиршества! Но попытайтесь, оказав ему услугу, получить с него хотя бы пенни. Легче из репы выжать алую кровь, отчеканить монету из слов. Он должен мне двадцать фунтов обещаний. К счастью, я не завишу от него и могу удовлетворить свои надобности: Барраль был гораздо щедрее, и я покинул Марсель не с пустыми руками.
– Тебе повезло, что ты покинул Марсель, вообще не лишившись рук, – сухо сказал Дени.
Пейре закатил глаза.
– Стоило того! – воскликнул он. – Бог мой, стоило того. Всего один поцелуй ее дивных уст! И в любом случае я начал уставать от этой истории.
Понс взял его за руку и пошел с ним рядом.
– Поскольку вы взяли с собой такое богатство, – мягко сказал он, – возможно, вас не затруднит ссудить мне несколько денье? Де Танкарвиль должен мне немного, но я не хочу торопить его… Вы меня понимаете, не правда ли? Он человек тонкий и чувствительный…
Они вошли в город через южные ворота и зашагали по тесным улочкам, которые порой сужались настолько, что приходилось идти гуськом. Высокие дома, выстроенные из кирпича по старинному образцу и неряшливо выбеленные известкой, вздымались вверх на три-четыре этажа, погружая улицы в глубокую тень. Путники, внезапно вынырнув из этого царства вечного сумрака на площадь, оказались вдруг ослеплены ярким солнечным светом. Всю дорогу их провожали взглядами, в которых тлел огонек затаенной угрозы. То здесь то там кто-нибудь сплевывал им вслед или высказывал сквозь зубы чистосердечное пожелание, чтобы их души горели в аду.
Наконец они вышли на базарную площадь, гул и рев которой был слышен издалека. Рынок был забит крестьянами и рыбаками, разложившими свои товары прямо на камнях или на небольших лотках из неотесанных досок, положенных на кирпичи. Было полно горожан. В многолюдной толпе можно было заметить и вооруженных воинов, лучников, оруженосцев и рыцарей, которые глазели по сторонам, толкались, выбирали и торговались. Дени купил заднюю часть говяжьей туши; Артур наполнил свою сумку миндалем, сушеным инжиром и маленькими апельсинами. То было изысканное лакомство, которое он впервые в жизни попробовал, только приехав сюда. Остальные, поторговавшись, накупили оливок, засахаренных фруктов и червивой муки, а Понс приобрел козла, утверждая, что знает, как его разделывать и готовить. Они уже покидали площадь, не без труда прокладывая путь сквозь толпу, издеваясь над Понсом в том смысле, что козел – это на самом деле переодетый сарацин, одержимый бесом, и что он слишком сильно воняет, чтобы его можно было есть, когда к Дени подошел какой-то оборванец и низко ему поклонился.
– Дражайший монсеньор, благородный рыцарь, высокородный лорд, – сказал он, улыбаясь, – от своих щедрот подайте бедному менестрелю одну оливку, капельку масла или еще лучше пенни на хлеб.
В первое мгновение Дени решил, что перед ним местный нищий. Но, взглянув на него пристальнее, он увидел, что бедняга одет в старую, изодранную в клочья куртку с вышитым красным крестом, какие надевали под доспехи, а под мышкой он держит обшарпанную арфу. У него было дерзкое выражение лица, острый, выступавший вперед подбородок, что придавало ему сходство с лисой, а его глаза, маленькие, плутоватые и беспокойно бегавшие, поблескивали веселыми искорками.
– Ты француз? – спросил Дени. – Или кто ты такой?
– Я все, что ваша светлость пожелает, – ответил тот. – Но во имя любви к Господу, если только вы не желаете, чтобы я превратился в бесплотный дух, подайте мне пенни.
Дени вытащил из кошелька монету. Более щедрый Артур был готов дать этому человеку несколько больше, но Понс, дотронувшись до его руки, покачал головой.
– По вашей милости на нас набросится сотня нищих, если вы это сделаете, – негромко сказал он.
Менестрель поймал пенни, который Дени бросил ему, и тотчас повернулся к женщине, продававшей маленькие булочки. Артур и все остальные двинулись прочь, однако Дени отстал от них и прислушался.
– Прекраснейшая предобрая мадонна, – говорил оборванец торговке, которая была тощей, высокой, загорелой до черноты и с огромной коричневой бородавкой на щеке. – Достойная девица, сколько вы хотите за хлеб?
– Два пенни, – буркнула она.
– Один. – Он показал пенни, который ему дал Дени.
Она покачала головой. Он взял одну булочку и сунул пенни ей под нос, повадками напоминая в этот момент волка. Она закричала на него на смеси местного наречия и ломаного французского, размахивая руками и тряся головой. Он отступил на шаг, однако позабыв выпустить из рук хлебец. Она попыталась выхватить его, бранясь во все горло. Кое-кто из ее соседей покинули свои лотки и присоединились к ней. Один из них ударил менестреля дубинкой. И от этого удара словно разверзлись врата ада – раздался вой сотен глоток. Беднягу окружили дьявольские рожи с разинутыми ртами, скалившие зубы, с выпученными глазами, над ним взметнулась сотня сжатых кулаков и сотня ножей и дубинок. Менестрель, пронзительно звавший на помощь, в мгновение ока пропал из виду, толпа поглотила его, словно зыбучие пески.
– Боже милостивый, они его убивают! – вскричал Артур.
Дени уже ринулся в свалку, угрожающе размахивая куском мяса. Он повалил двоих, прежде чем лишился своего скользкого оружия, схватил третьего за волосы, отшвырнул его прочь с дороги, стукнул по носу какую-то женщину и наконец пробился к менестрелю. Ему стоило больших усилий вынуть меч из ножен. Он выхватил его вовремя, чтобы отразить нацеленный на него удар дубиной и сделать яростный ответный выпад, кто-то хрипло вскрикнул.