– Да, да, никто не может сказать про меня, что я не умею умножать то, что зарабатываю в поте… хм, хм, лица, – она рассмеялась собственной мысли. А Герсард имел шанс стать кем-то важным. Он был отлично образован, имел талант к финансам, что принесло ему неплохие доходы, и, прежде всего, его с ног до головы наполняли столь сумасшедшие амбиции, что не раз и не два во время любовных игр он уверял её, что станет Папой. Катерина была слишком благоразумна, чтобы загадывать так далеко, но, тем не менее, епископом или кардиналом её любовник мог стать даже в ближайшем будущем. Он бы, скорее всего, уже этого достиг, если бы не бескорыстная ненависть, которую питал к нему архиепископ Кобленца, человек настолько влиятельный, что без труда мог разрушить карьеру молодого священника. О чём этот молодой священник отлично знал, поскольку сразу после того, как закончил объезжать Катерину (а делал он это словно исполненный гневного воодушевления), немедленно занялся собственными проблемами.
– Шлюхин сын, – пропыхтел он. – Чёртов ублюдок, дьяволов помёт, козоёб сраный! – Катерина погладила его по волосам.
– Мой бедный священник, – сказала она, отчасти нежно, отчасти насмешливо. – Он так сильно тебя донимает?
– Донимает?! – Каноник был возмущён тем, что она использовала столь деликатную формулировку. – Он хочет довести меня до погибели! Как только он меня увидел, я уже знал, что он сделает всё, чтобы от меня избавиться!
– Избавиться? – Женщина прищурилась. – Как это: избавиться?
– Обыкновенно. – Он ударил кулаком в подушку, но это не дало особого эффекта, поскольку подушка была плотно набита перьями, и рука каноника увязла в этой мягкости. Он выругался, вызывая смех Катерины.
– Смейся себе, смейся, – проворчал он. – А меня сошлют куда-нибудь на край света, чтобы я страдал в далёкой глуши вдали от...
– Вдали от меня, – закончила за него Катерина.
Он захлопал на неё глазами, поскольку это даже не пришло ему в голову. Хотя, конечно, отказ от встреч с прекрасной и обольстительной Катериной тоже не сулил ему ничего хорошего. Кем бы он её заменил? Хорошо отмытой крестьянкой? Румяной дворянкой из медвежьего угла? Д-дьявол!
– И ты ничего не можешь с этим поделать? Ты ведь такой умный. – Она погладила его по щеке.
– Я всё перепробовал. Я даже подкупил канцеляристов, чтобы шепнули за меня словечко, а он назвал меня при них бараном и похвалил, что они так хитро меня остригли.
Катерина на этот раз расхохоталась так, что чуть не упала с кровати. Герсард же рассердился и сильно ущипнул её за голую ягодицу в порыве непритворной злости. Она засмеялась ещё громче.
– Принести тебе кнут? – Спросила она, вытирая выступившие от смеха слёзы.
– Шути себе, шути. – Он встал и на одном дыхании опорожнил стоящий на столе кубок.
– Что ещё ты пытался сделать, мой милый? Скажи, может, епископ любит забавляться с такими смазливыми мальчиками, как ты?
– Он ничего не любит. – Герсард пожал плечами. – У него нет никаких слабостей, никаких предпочтений, никаких вредных привычек. Целыми днями и ночами он просиживает в канцелярии над грудами документов. Золота у него в изобилии, на лесть он не падок, а угрожать ему нечем.
Катерина сжала губы и пристально посмотрела на Герсарда.
– Люди умирают, – сказала она тихо. – Особенно настолько старые, как он...
– Он никогда не умрёт, – вздохнул Герсард. – Глянешь на него – на ладан дышит. А на самом деле здоровый, как конь. Пьёт только отвары трав, ест плесневелый хлеб и иногда немного фруктов.
– Плесневелый? – Скривилась Катерина.
– Для умерщвления греховной плоти, как он говорит.
– Странно, что если столькие его ненавидит, никому ещё не пришло в голову сыпануть ему яда в эти отвары или хлеб... – Обронила она якобы небрежно, но на самом деле внимательно наблюдая, какова будет реакция Герсарда на её слова.
– Бережётся, трутень! Сам собирает травы в оранжерее, которую построил возле дворца. И нужно признать, что уж в чём в чём, а в травах он разбирается. Всегда перед приготовлением проверяет воду, которую ему принесли, а фрукты сам срывает с дерева. Хлеб берёт со стола, за которым перед тем ели слуги, и оставляет, чтобы дозрел в его комнате. А в эту комнату никто не может войти, кроме слуги, которого он знает с отроческих лет. И только этот слуга единственный может касаться посуды, из которой ест или пьёт архиепископ.
– Ты удивительно много знаешь о привычках Его Преосвященства, мой дорогой каноник.
Герсард покраснел от подбородка до лба, но ничего не сказал и, чтобы скрыть смущение, снова потянулся за чашей. Выругался, поскольку сосуд оказался пустым.