Сватомир избегал Петра, а когда им все же доводилось встречаться, отворачивался и не отвечал на приветствие.
Начались затяжные дожди, целыми днями то лило, то моросило. Грязь густо облепляла рабочий инструмент, ноги разъезжались в скользком иле.
Боевое настроение Петра словно подмокло, домой он приходил совсем разбитый, но все-таки не падал духом, даже смеялся, слушая городские сплетни, которые ему передавала мать. По субботам он приносил домой получку, мать прятала ее в потайной ящик стола.
Кончился последний месяц каникул, Гарс уже сложил свои вещи и пришел попрощаться с Петром. Прощай, друг, прощай! Прощай и родной дом, где мне жилось, как голому в терновнике!
И Гарс зашагал, помахивая ранцем на палке. Утро было пасмурное, осенние облака заволокли небо, но Гарсу казалось, что для него сияет солнце; он шел, не оглядываясь, волосы его развевались, как грива скачущего коня.
Прощай все, что я любил и ненавидел!
Юноша шел радостно и все же за первым холмом он остановился, сердце у него учащенно забилось, глаза застлало слезами. Дорога, по которой он столько раз ходил удрученный, недовольный жизнью, вдруг показалась ему прекрасной. Он постоял с минуту, потер лоб и снова зашагал и запел. Но голос у него сорвался, и он замолк, покачал головой и закусил губы, сдерживая слезы, подступившие к горлу.
— Эх, какая же я баба!
Сентябрьские дни словно родились с печальными, влажными от слез глазами. Работа на плотине близилась к концу.
Стаи птиц пролетали над прудом, Петр мысленно уносился с ними. Хотелось бросить кирку, сунуть руки в карманы и идти, идти, идти... Куда-то вслед Гарсу...
выкрикивали у копра сезонники припев своей излюбленной песенки.
Сентябрь утонул в унылых туманах, октябрь обернулся осенней грязью, на смену ему с ветвей вековых дубов каплями скатился ноябрь.
В день поминовения усопших раньковское кладбище сияло огоньками. Мария Хлумова принесла свечку на могилу мужа и заказала заупокойную мессу, — ведь Иозеф покинул сей мир, не помирившись с богом.
У всех старожилов были на кладбище могилы родных и близких. Зажигая на них свечи, живые вновь и вновь вспоминали мертвых и свое прошлое. Ушедшие поколения оживали в их памяти, мир усопших словно пробудился и беседовал с потомками и с теми из своих сверстников, кто еще оставался в живых.
Казалось, великий сонм духов витает над голыми деревьями.
Морозы и снег положили конец работам на плотине.
Немногие сезонники, которым некуда было деться, ютились в жалких лачугах, жили по милости подрядчика в счет будущих заработков.
Главный инженер иногда заглядывал в опустевшую контору.
Покрытый ледяной коркой пруд походил на громадное зеркало. В солнечные дни в нем темными пятнами отражались пролетающие вороны. На берегу жила прелестная парочка пугливых зимородков.
У Петра снова наступила праздная жизнь.
Он бродил за городом по зимним тропинкам и в заповеднике, заглянул и в Рудков, откуда был родом его отец; равнодушными глазами смотрел Петр на низкий домик, где после смерти тети поселился какой-то бедняк.
Уходя из Рудкова, Петр вспомнил юность отца, о которой тот, бывало, так живо рассказывал, и глаза старика при этом сияли. Косогор, где отец мальчишкой пас скотину, сейчас занесло снегом, на дороге, по которой Иозеф Хлум одиннадцатилетним пареньком уезжал в Варнсдорф учиться ремеслу, тоже лежал снег. Все ушло куда-то далеко, от старой жизни не осталось ничего, даже облик края изменился, только нужда была все та же, она пряталась под черепичными крышами домиков, со всех сторон стиснутых помещичьими владениями.
Петр ушел из Рудкова, угнетенный мыслью о бренности всего на свете.
Клара Фассати выходила замуж за землемера Схованека. Накануне дня ее свадьбы повесился старый Чешпиво. Его нашли на кресте, что стоял на перепутье, у осины. Ночью была метель, лицо самоубийцы занесло снегом, он был не страшен, в чертах его уже не отражалось отчаяние, казалось — заблудившийся путник стоит на распутье, не зная, куда идти. Снежная остроконечная шапка на его голове походила на шутовской колпак.
Вся семья, узнав о случившемся, ревмя ревя, прибежала к кресту. Только Сватомир и бровью не повел. Складным ножом он хладнокровно перерезал веревку и хотел увезти тело домой, но ему не разрешили этого. Явилась комиссия, та же, что расследовала смерть Ларина, и Сватомир сказал:
— Он помешался, иначе ни за что не пошел бы на такую глупость. Помешался из-за того убийства, слишком близко принял его к сердцу.