— Дождемся или нет, нельзя опускать руки, — хмуро ответил портной. — Надо работать, будить сознание людей, всюду создавать наши ячейки, действовать через наших депутатов в парламенте. Я верю, что через десять лет...
— Вы верите, а я нет. — Грдличка взял широкополую шляпу, застегнул пальто, поправил черный галстук, но все еще не уходил.
— А вот скажите мне, товарищ, — живо жестикулируя, сказал он Роудному. — Если бы вы, социал-демократы, пришли к власти в Австро-Венгрии, что было бы с искусством и с нами, художниками? Вы ведь намерены все обобществить. Каково же будет положение художника в таком пролетаризированном обществе?
— Насчет этого я однажды читал статью Пецки. Знаете, кто он? Один из основателей нашей социал-демократии. Он умер в Америке. Замечательный был человек! Автор многих революционных рабочих песен. Потом он сбился с пути, перешел в другой лагерь, правда, не к буржуазии, а к анархистам. Его преследовали, травили, как бездомную собаку... Так вот, об искусстве и художниках он писал примерно следующее. Трудовое социалистическое общество, разумеется, не может обойтись без искусства и художников. Рабочий день при социализме будет продолжаться всего восемь часов, еще восемь часов человек потратит на сон, а восемь будет посвящать культуре, образованию, наслаждаться музыкой, книгами, картинами. Социалисты в первую очередь стремятся к тому, чтобы между народами воцарился мир, вечный мир. Для расцвета науки и искусства мир создает самые лучшие условия. Поэтому люди искусства, художники, особенно молодые, должны идти вместе с рабочим классом. Уничтожив капитализм, мы тем самым покончим с войнами, а искусство процветает во времена мира, а не войны... Могу прочитать вам выписки из статьи Пецки, — продолжал Роудный; из чемодана, набитого газетными вырезками, он вынул потрепанную записную книжку и, полистав ее, возгласил: — Вот, например: «Буржуазия уже ничего не делает для распространения знаний, наоборот, она тормозит народное просвещение. Только рабочий класс поднимает знамя демократии, которое буржуазия отбрасывает, как только демократия становится ей неудобной, угрожает ее привилегиям». Потому, говорю я, каждый гуманист, то есть деятель культуры, творческий работник, писатель, учитель, ученый, должен присоединиться к рабочему классу и твердо надеяться на то, что это и ему принесет благо... Нужны ли еще доказательства того, как много может дать культуре рабочее движение? Научные основы, суть социалистического учения говорят сами за себя!
— Но почти то же самое пишет Кропоткин, и я ему верю, — после паузы сказал Петр.
Грдличка молчал, уставившись в угол, на лбу у него вздулась жила.
— Кропоткин — значительная фигура, но ему ли равняться с Марксом! — возразил Роудный. — Но вот в чем наш промах: анархисты издают труды Кропоткина и Бакунина, распространяют их в массах, а мы произведения Маркса не переводим, не умеем их широко пропагандировать. Это, я считаю, большая ошибка, мы за нее еще поплатимся!
— Идея переустройства общества — правильная, отличная идея, — сказал наконец Грдличка. — Когда-нибудь она осуществится, я знаю, но лет через сто, не раньше. Нас тогда уже не будет и в помине.
— Без организационной работы, разумеется, ничто не осуществится, — как-то немного свысока ответил портной, убрал тетрадь с выписками в чемодан и сел к швейной машине.
Грдличка и Петр вышли на улицу.
Этой осенью и зимой они часто встречались, вместе проводили вечера. До чего же противная зима! Декабрь был очень снежный, в январе снег почти сошел, а в начале февраля начались сильные морозы. Потом вдруг сразу потеплело, подул юго-западный ветер, пошел дождь, смывший весь снег. А когда через два дня дождь прекратился, было так тепло, что многие раньковчане решили: ну, весна уже совсем близка. Особенно те, у кого кончался запас дров или угля.
Сапожник Трезал был обеспечен топливом на всю зиму. Слава богу, что он взялся заведовать общинной харчевней — для бедняков и бродячего люда. До чего отрадно вспомнить об этом даже летом, думал сапожник, блаженно улыбаясь: будь на улице хоть самый лютый мороз, какого не запомнят и деды, он, Трезал, может сидеть у верстака в одной рубахе. А в тепле, братцы мои, легко работается. Даже уголь не надо самому носить из подвала, услужливые нахлебники принесут вам его прямо в комнату, наколют дров, а если хотите, то и печку затопят! А почему бы не захотеть, ежели бродяги — правда, среди них бывают очень даже приличные люди — делают это охотно, из одного уважения к Трезалу?