— Хотела бы я знать, пан Сойка, почему вы говорите «комедианты»? С комедиантами у нас нет ничего общего!
— Ничего общего? — удивился старый актер, взглянув на свою юную приятельницу и все еще разминая замерзшие пальцы. — Вы и в самом деле наивное дитя. Что же, по-вашему, отец нашего театра Каетан Тыл не был комедиантом? Был, да еще каким!
— Комедианты — это циркачи и канатоходцы, — обиженно сказала актриса.
Сойка больше не возражал и повернулся к художнику.
— Как у вас тепло! — сказал он. — Так, наверное, топят только в податной управе. Эх, почему я не стал податным чиновником, осел этакий!
— Прошу вас, дорогие гости, — воскликнул Грдличка, ставя на стол чашки с золотистым чаем. — Настоящий китайский. — Он повернулся к Петру: — Будьте добры, Петр, подайте сладости.
— Настоящий китайский? Какая редкость, верно, Милада? Благодарю вас, друг мой, благодарю, — нараспев произнес актер. — Он понюхал чай. — А как вы думаете, его превосходный аромат не пострадает от рома?
— Я предпочитаю чистый, — сказала Гавлинова.
— Ром, конечно? — быстро спросил Сойка. Девушка сделала сердитую гримаску.
— Ром чая, конечно, не испортит. Петр, будьте добры, подайте ром, — величественно произнес Грдличка.
— Сейчас, сейчас, маэстро. — Петр метнул на художника озорной взгляд и устремился к шкафу за бутылкой.
— Мы, мужчины, охотно пьем чай с ромом, не правда ли? — хрипло произнес Сойка. — Тогда, по крайней мере, о нас нельзя сказать, что мы отравляем себя гнусным алкоголем. Но, признаюсь, я предпочел бы ром с чаем.
Гавлинова села у окна и то смотрела на пустой садик, то разглядывала свои ногти. Потом она закурила сигарету и пыталась пускать дым кольцами, но раскашлялась.
— Уж лучше бы вы не курили, — сказал Сойка. — Не люблю я, когда женщины перенимают дурные привычки у мужчин!
— А мне нравится курить, что бы там ни говорил пан Сойка, — ответила она. — Каждый волен делать то, что ему по вкусу.
— Если только это не в ущерб другому.
После чая разговор не клеился.
«Странное дело, — думала Гавлинова. — Этот Сойка на людях всегда говорит со мной слегка иронически. Словно я все еще девочка, а не взрослый человек».
Сигарета у нее погасла. Милада отщипывала кусочки кекса и думала о том, что ее все еще держат на выходных ролях в глупых комедиях, до которых, как говорит антрепренер, труппа снисходит ради того, чтобы привлечь публику. Но через год она, Милада Гавлинова, несомненно будет играть героинь в трагедиях Шекспира на столичной сцене. На столичной сцене... а где? Если бы кто-нибудь порекомендовал ее режиссеру пражского Национального театра, тот бы, уж конечно, понял, какой талант кроется в молодой актрисе. Талант, которого не хочет видеть их антрепренер Татер! Талант, которого не оценивает полностью даже Сойка, хотя он единственный понимает Миладу и умеет подбодрить ее в минуту сомнения.
— До чего ж хорошо! — сказал удовлетворенный Сойка, откидываясь на спинку дивана. — Вам хватает топлива? — осведомился он у художника и, не дожидаясь ответа, опять вздохнул и продолжал: — Да, когда-то и я думал, что до конца дней буду заниматься каким-нибудь спокойным, тихим делом. Будут у меня жена, дети и хороший запас дров на зиму. И вообще... — Он махнул рукой, отгоняя табачный дым. — И вообще я представлял себе, что в этом возрасте уже брошу работать, выйду на пенсию. Ведь мне уже за шестьдесят. Буду прохаживаться по квартире, ходить на прогулку, ловить рыбу, бить баклуши. И вот, о боже мой, каковы мечты, и какова жизнь! Земля и небо, а? Все равно что наша жалкая труппа и Национальный театр! — Он сделал гримасу. — Сколько раз я, недостойный сын великой Талии, пытался проникнуть туда, разумеется, не по праву.
Милада снова закурила и переводила взгляд больших глаз с Сойки на художника. Сколько ему лет? Двадцать четыре, двадцать восемь? Интересный человек. Есть ли у него любимая женщина? Или он, как мотылек, перелетает с цветка на цветок? До сих пор среди ее знакомых не было художника. А где же его картины? Что он пишет, пейзажи или портреты? Какие у него красивые волосы! А тот, другой, он студент? Не интересный. И как одет— костюм словно со старшего братца!..
Милада снова закурила и прислушалась. О чем, собственно, говорит Сойка?
— ...Но оставим это. Зачем бередить старые раны, поговорим лучше о супружестве. Для семейной жизни рожден не каждый. Особенно наш брат актер, перелетная птица, как назвал нас мой старый друг Карел Желенский, актер Национального театра. Человек искусства — я говорю не только о бродячем комедианте — не создан для семейной жизни. Жена, супружество, дети — это бремя, которое мешает взлету. Понимаете, господа, взле-ту!