Густав вместо ответа только пожал плечами и вздохнул. С Цилкой дело не так просто, подумал он, ведь она актриса, человек искусства, она не создана для брака, для материнства. Но он ничего не возразил Беранковой, да и к чему? Этой простой женщине не понять такой высокой материи. Нет, не понять!
Беранкова стала собирать пеленки Юлиньки. Большая часть их была посыпана ароматной пудрой. Беранкова понюхала, и на носу у нее остались следы пудры.
— Ишь стерва! — сказала она, удивленно воззрившись на Розенгейма. — Удрала, не хотелось ей, видите ли, нюхать детское дерьмо!
«Нет, нет, — взволнованно подумал Густав. — Цилка бежала ради своего жизненного идеала».
— Воняет, видите ли! — продолжала Беранкова. — А мне пеленки моих детей слаще духов. Пахнут, как трава весной. — И она начала связывать в узелок Юлинькины вещички.
«Ради славы она бежала, ради славы, — хмуро твердил про себя Густав, но вслух не произнес ни слова. Ради славы! А может быть, прав не я, а вот эта баба. Слава — это ведь такая коварная вещь, черт бы ее взял!»
— Знаю я этих вертихвосток! — говорила Беранкова. — Только и думают о себе да о нарядах, ничем не поступятся ради ребенка. Вот и эта сука, говорю вам...
Ворвалась молочница Кристинка с бидоном в руках.
— Дайте-ка посуду! — сказала она важно. — Налью Юлиньке молока. И вообще я пришла взять ее к себе, говорят, что за ней некому ходить.
Кристинка продолжала развивать свою мысль: мол, Юлинька заживет отлично, поить ее будут одними сливками, а если Розенгейм согласится, девочка может остаться у них навсегда, потому что она, Кристина, прогнала Сватомира, ну его к черту, какой от него прок, да и все мужчины таковы, в общем, она не пойдет замуж. К ней только потому и сватаются, что любой мужик не прочь кататься по деревням в бричке и бить баклуши. Им только этого и надо: заполучить бы налаженную молочную торговлю, а совсем не ее, Кристину. Изволь такого мужа кормить, угождать ему весь день, а к вечеру он потащится в трактир хлестать пиво и чесать языком или резаться в карты с другими такими же олухами. Если жена зарабатывает, муж скоро обленится, палец о палец не ударит, это факт!
Все это Кристинка выпалила, прежде чем Беранкова и Розенгейм успели завязать узелок с детским бельем и объяснить молочнице, как решено дело с Юлинькой. Беранкова и Кристинка чуть не поругались, споря о том, кому из них взять девочку. Наконец они согласились, — Густава и не спрашивали! — что будут печься о ней поочередно: несколько дней одна, потом другая. За это Кристинка должна каждый день приносить детям Беранковой литр молока.
— А когда же вы будете давать девочку мне? — нерешительно спросил Густав.
— Когда заслужите, — в один голос ответили женщины.
— Хотел бы я знать, пани Беранкова, что скажет на это ваш муж?
— Этот старый добряк и не заметит, что у него стало одним ребенком больше, — усмехнулась Кристинка.
— И верно, — весело согласилась жена жестянщика.
Они ушли в полном согласии, Густав проводил их на улицу и там отвесил им низкий поклон. Беранкова прижала ребенка к своей необъятной груди, и ее сияющее лицо расплылось, как блин на сковородке.
— Как у вас дела со Сватомиром? — осведомилась она по дороге. — Не бросать же его, ведь вы столько лет с ним женихались. Это вы не всерьез сказали, что никогда не пойдете замуж. Тут уж дело такое: мужик нужен, без него какая же жизнь?
— То-то и оно, что со Сватомиром жизнь была бы хуже некуда. Что он сумеет, кроме как делать детей?
— А без детей, Кристинка, какая же семья?
— Знаю, знаю. Но уж коли выходить замуж, так за пожилого, опытного, а не за такого козленка, как Сватомир. И где только были мои глаза, о чем я думала? Знаем мы друг друга с детства, вот я и привыкла к нему, а привычка — вторая натура.
— Иной раз и с пожилым, опытным живется несладко. Возьмите, к примеру, Марту Ержабкову. Каково ей со стариком Лихновским?
— А что? Обеспечила себя.
— Обеспечить-то обеспечила, и не одну себя, а заодно и мать и старшую сестру, которую оставил с носом этот ее жених, не помню уж, как его звали.
— Мать-то померла уже, а старшая сестра сейчас у них вроде за служанку. Вы слышали, что Марта родила мертвого ребенка?
— Чего только люди не наболтают! А я слыхала, наоборот, что она осталась девушкой, не хотела спать с этим старым хрычом. И, мол, уже два раза удирала от него с мальчишкой, что пас у них стадо.
— Говорят, от нее одна тень осталась. А какая красавица была! — Беранкова вздохнула. — Говорят! Иной раз невесть сколько наболтают, а другой раз ничего толком и не узнаешь.
— Верно, верно, — горячо согласилась Кристинка. — Ничего ни о ком толком не знаешь, а люди пристают, мол, расскажи да расскажи. Не скажешь — думают, что ты им не доверяешь, даже обижаются.