Из-за угла появился Еждичек с тележкой, он вез ящик угля. Тележка застревала в грязи. Завидя женщин, он тотчас бросил тележку и подбежал к Беранковой. Куда она ходила с ребенком, уж не к доктору ли? Болеет малыш, крошка бедненький? Что-о? Неужели? Ушам своим не верю! Что сказала почтенная соседушка? Это ребенок жида Розенгейма?
— И не противно вам, пани Беранкова? Киньте вы его в лужу!
Обоих женщин словно взорвало.
— Проваливайте, катитесь отсюда! — закричала Кристинка.
— Охота вам заботиться о чужом пащенке! — хихикнул Еждичек. — Мало, что ли, вам своих ребят, пани Беранкова, надумали взять жидовскую Сару! Может, вы тоже социалистка, как Розенгейм? Социал-домо-крад?
— Заткнитесь, паскуда, сукин сын! Уж вы-то заботитесь только о своей шкуре. Проваливайте с глаз долой! — И разъяренная Беранкова плюнула ему под ноги.
Еждичек стоял как громом пораженный.
— Поделом ему, этой обезьяне! — вставила Кристинка.
Лавочник поспешил к своей тележке.
— Как аукнется, так и откликнется, — сказала Беранкова. — Иначе нельзя. — И, расставаясь с молочницей, напомнила: — Так завтра вы нам принесете литр молока, Кристинка?
— Цельного! Сами знаете, своим я не жалею.
— А за Сватомира и вправду не пойдете замуж?
— Как бог свят, пани Беранкова.
Но Сватомир Чешпиво не отступался от Кристинки. Ему было нипочем, что она гнала и высмеивала его, что избегала его с того самого дня, когда старый Чешпиво покончил с собой. Такой это был славный человек, всегда верный своему слову и почитатель святого Яна Непомуцкого! А Сватомир бьет баклуши, не ищет работы, болтается по городу, засунув руки в карманы, совсем как братья Рейголовы. Этот лодырь все чего-то ждет, все толкует о больших деньгах, не иначе у него ум зашел за разум. Пока был жив его отец, он заставлял Сватомира работать, а нынче и думать нечего, матери с ним не справиться, несчастная она женщина.
— Что ж ты все шляешься? — спрашивала она сына. — Занялся бы чем, чего ждешь?
— Жду денег, больших денег.
— Спятил! Откуда у тебя быть большим деньгам?
— За работу на пруду. — У Сватомира был такой вид, словно он с неба свалился или только что проснулся.
Тот же вопрос задавала подчас Петру его мать:
— Чего ты ждешь? Занялся бы чем, чего ждешь?
Она никак не могла понять, почему ее сын, образованный человек, бездельничает или нанимается в землекопы на посмешище солидных раньковчан.
Сама она трудилась без устали, руки и ноги у нее часто ныли так, что она просыпалась среди ночи. Но они с Петром не голодали, исправно платили за жилье, а на мелкие расходы, главным образом на книги, у Петра и зимой остались сбережения от работы на пруде. Возможно также, что он выигрывал кое-какую мелочь в карты — мать никогда не расспрашивала его об этом.
По вечерам Петр ходил в читальню, навещал Роудного, Грдличку и, конечно, Розенгейма. В городской библиотеке он помогал выдавать книги.
В конце февраля он в любую погоду стал уделять час-другой прогулкам с Евой Голиновой.
Они познакомились в читальне, Петр сразу заметил эту девушку с румяно-смуглым, будто персик, лицом, и густыми черными волосами, спускавшимися по плечам. Петр провожал ее до дому, и ему казалось, что он знает Еву с детства, хотя ее семья поселилась в Ранькове только летом этого года. Отец Евы прежде был учителем в Ранькове, а когда женился и у них родилась дочь, его перевели в сельскую школу, в глубине округа, потом еще в какое-то захолустье, но под конец все-таки посчитались с его многосемейностью и вернули обратно в Раньков.
Ева стала ходить в читальню, ей хотелось познакомиться с кем-нибудь из гимназистов, кто любит чтение так же, как она. Вначале она читала все, что попадалось под руку, потом, прочтя «Анну Каренину», познакомившись с Тургеневым, стала разборчивей.
Да, конечно, она читала «Магдалену» Махара и его стихи о судьбе женщины «Здесь надо б розам цвесть...». Еве хотелось пройти курс гимназии, разумеется, вольнослушательницей, а потом изучать медицину. Но их семье это было не по средствам, как всякому учителю, который не получил в приданое доходного дома, усадьбы или солидного капитала. Ева жалела, что не родилась мальчишкой: в Австро-Венгрии, где владычествует католическая церковь, женщине не позволено вмешиваться в общественные дела, она лишена избирательного права, обречена лишь на то, чтобы печься о доме, о муже. Да, да, женщину здесь считают человеком низшего сорта, хотя мыслить и чувствовать она может не хуже, чем мужчина. Чудесное государство Австро-Венгрия!