А в Вене, в дворцовой часовне, его величество император Франц-Иосиф I, держа ключ в руке, обвел взглядом присутствующих — императора Германии Вильгельма II, восемьдесят архиепископов и епископов, толпу членов августейшей фамилии и высшей знати.
Волнующее зрелище являли собой эти отпрыски вековых династий, милостию божией столпы великой и славной империи.
Гроб усопшей Елизаветы установили на великолепный катафалк. Покойника Пухерного в это время уже опустили в могилу, и член муниципалитета Пешулик произносил надгробную речь. Пешулика сменил председатель «Рожественской рыбы» Розгода.
М-да, похоронить Пухерного, конечно, было проще, чем императрицу. Однако ж и над его гробом прозвучало немало речей — выступали представители различных обществ, сам от себя выступил Голман, а за ним, от имени святой церкви, достопочтенный настоятель.
— Ничего не попишешь, люди и в смерти не ровня, — резюмировал Трезал. — Разве что сравняются через много лет, когда все позабудут, кто они были.
Оркестр Турека уже возвращался с похорон, исполняя бодрый марш, — особенно усердно громыхали тарелки, а катафалк императрицы все еще медленно двигался по мощенному камнем двору габсбургской резиденции, от ворот к склепу.
Членов габсбургского рода обычно погребали в трех местах: тело — в капуцинском мавзолее, сердце — в гробнице ордена августинцев и внутренности в соборе св. Стефана. Но тело Елизаветы, согласно ее завещанию, было погребено нетронутым — у капуцинов.
На погребении Пухерного были и пекарь Хлум с женой. По пути с кладбища он еще раз выразил вдове соболезнование.
— Мне с вас причитаются большие деньги, — отозвалась та, вдруг перестав плакать. — Они мне теперь очень понадобятся. Такие, понимаете ли, ужасные расходы. Мой бедный муж, упокой господь его душу, был добрая душа, давал людям в долг, а самому потом приходилось занимать. Кредиторы уже накинулись на меня, как осы, пан Хлум.
— Да ведь я заплатил ему все до гроша! Я как раз собирался зайти к вам за распиской, только ждал, пока вам станет полегче. Весь свой долг покойному я выплатил, деньги, что были при нем, это как раз от меня. — Хлум старался говорить тише, чужим ушам незачем слышать, что он был в долгу, ведь долг — не павлиний хвост, он никого не красит.
— Какие деньги? — быстро спросила вдова, откинув с лица траурную вуаль. — О каких деньгах вы говорите, пан Хлум? При нем не было никаких денег, только мелочь.
— А шестьсот крон? Куда же они могли деться?
Вместо ответа вдова застонала, пошатнулась и, наверное, упала бы наземь, не подхвати ее под руку сын Фердинанд, названный так в честь папаши.
Среди расходившихся участников похорон возникло оживление. Они обернулись и замедлили шаг, особенно члены пожарной команды и кружка «Рождественская рыба».
Что такое? Долг? Шесть сотен? И деньги исчезли? А кто сказал?
Поглядите-ка, какой ужасный вид у Пухерной, как бы и она не отдала богу душу!
А Хлум-то! Сколько бишь тысяч? Ого-го, какие деньги!
Хлум, красный от стыда, готов был провалиться сквозь землю.
— Ах, ах, ах! — стонала вдова на груди своего бледного сына.
Трезал, Грдличка и почтальон Птачек поспешили прекратить эту сцену, они окружили Пухерную и Хлума.
Затем Голман и Фассати взяли под руку убитую горем вдову и ее сердито нахмурившегося сына и повели их к коляске Голмана. Вдова уселась, приподняв черную юбку, и прикрыла рукой покрасневшие заплаканные глаза.
Еще звонили колокола, а оркестр Турека уже неистовствовал где-то на площади.
Коляска Голмана быстро перегнала Хлумовых и остановилась перед домом покойного еще раньше, чем катафалк императрицы добрался до венского собора капуцинов.
Был уже вечер, когда участники похорон императрицы направились обратно в габсбургскую резиденцию, а бургомистр Вены, сняв с себя великолепную цепь, задумался, как ему и полагалось по должности, о том, что близится пятидесятилетие со дня вступления на престол его величества Франца-Иосифа I и что верноподданнические чувства народов Австрии необходимо проявить на пышных торжествах по этому поводу. Как только при дворе кончится траур, надо будет заняться подготовкой к венской выставке, посвященной благотворной деятельности его императорского величества.
Полвека! Чего только не произошло за это долгое время, сколько разразилось бурь, сколько вспыхнуло войн, сколько было кровавых переворотов в мире, сколько всяких покушений совершено с того дня, когда в 1848 году восемнадцатилетний Франц-Иосиф вступил на трон и обуздал народ, жаждавший свободы! В этом же 1848 году впервые узрел свет и ныне покойный Фердинанд Пухерный. Всего-то в 1848 году он родился, и вот уже почил на раньковском кладбище.