— Не говори так. Столько мальчиков хотело бы быть на твоем месте!
Что было ответить ей? Не жаловаться же на то, что он, Петр, живет в постоянной тревоге: завтра или послезавтра его вызовут к доске, и он получит единицу по математике, по греческому, по любому предмету. Как скажешь матери, что если учитель захочет, то и ученик будет знать предмет, а если не захочет, то ученик провалится?
Хлумовы наконец, кроме пекарни, сняли комнату с кухней. Отец мог теперь спокойно отсыпаться после ночной работы, а Петр стал приглашать к себе товарищей, и юноши вели долгие беседы.
Да, Хлумовым жилось легче, вот только здоровье отца стало сдавать, хотя он и не признавался в этом.
— Я здоров как бык, — говаривал он, когда жена предлагала сделать что-нибудь за него и дать ему отдохнуть. Мария понимала, что ему надо бы показаться доктору и основательно полечиться. Эх, кабы жив был Штястный!
«Надо было мне тогда не чваниться и наняться к Боровичке! — упрекал себя Хлум. — Не хотелось снова служить у хозяина, как я прослужил всю жизнь, хотел быть сам по себе, никому не подчиняться, оставаться вольной птицей... И вот, живу хуже батрака».
Хлум редко заходил теперь к Фассати, у него пропал интерес к пустым разговорам, которые обычно там велись. Зато туда зачастили многие из молодых горожан, которых Хлум знал только по фамилиям их отцов.
Сменились и прежние картежники.
— Как поживает ваша Клара? — справился он как-то у Фассати.
— Как ей поживать! — отозвался тот. — Сидит себе дома. Она уже барышня на выданье. А как ваш сын? — Фассати вдруг сделал серьезное лицо. — Пан Хлум, — сказал он, — зря вы посылаете его развозить хлеб, пора вам взять ученика. Ведь Петр — гимназист, а вы из него делаете поденщика. Это же неслыханно в Ранькове.
Но Хлума было не пронять такими разговорами.
— Он работает и учится. Стыдиться работы, какая бы она ни была, нет причины. Пускай стыдятся бездельники, которые живут чужим трудом, — это мой взгляд, и вы его давно знаете, пан Фассати. Я имею в виду прежде всего духовных лиц и крупных торговцев.
— Странно вы иногда высказываетесь, — погрозил пальцем трактирщик и почесал за ухом, сделав хитрое лицо. — Совсем как социалист!
— В этом я с ними согласен.
— Дело ваше, но люди, знаете ли, толкуют разное насчет того, что ваш Петр развозит хлеб. Господин аптекарь, господа учителя.
— Ах, господи, какие аристократы! Не в замке ли они родились? — засмеялся Хлум. — Задаются, будто у них под штанами не такая же задница, как у всех.
— Вы сегодня остры на язык, пан Хлум, прежде вы таким не были, — озадаченно протянул Фассати.
— Я-то изменился, а о большинстве наших мещан того нельзя сказать. С них все как с гуся вода. Именно так. Большинство наших раньковчан — не успеют жениться, глядишь, ожирели, опустились, поотращивали бороды, а душа у них мохом обросла. В двадцать шесть, двадцать восемь лет они уже старики, их не стронешь с места, пока гром над головой не грянет.
На другой день утром Хлум, придя будить сына, впервые с удивлением заметил, что лицом Петр похож не только на него, как это было прежде, в нем проглядывают еще смутно знакомые черты матери, деда — его, Иозефа, отца, — и тетки Анны.
Петр спал совсем раскрытый, в головах стоял стул, на стуле потухшая керосиновая лампа, фитиль еще чадил. Рядом лежала книга. Неужто он зубрил до поздней ночи? Нет. Что же это за книга? «Избранные сочинения Карела Гавличка-Боровского».
«Не очень-то усердно занимается мальчишка, — подумал Хлум. — Больше читает. Слава богу, что хоть не какие-нибудь глупые книжки».
Хлум перелистал книгу, из нее выпали листки: Петр выписывал из них наиболее острые места из стихов Гавличка. Хлум стал читать их, смеясь и не замечая времени, и так задержался с выпечкой хлеба, что Петр уже не смог разнести товар, а поспешил прямо в гимназию.
В тот день Хлум решил, что отныне будет развозить хлеб сам. Не потому, что из-за этого местные глупцы смотрят на Петра сверху вниз, а просто потому, что не может же сын делать два дела сразу.
Возник спор. Петр решительно не принимал поблажки, как ни противна ему была развозка хлеба, — у отца больное сердце, и ему не управиться со всеми делами.
После долгого семейного совета Хлум отказался от аренды пекарни старого Кваснички, тележку продал соседу Рохлине, громадного, вечно голодного пса Енерала — мяснику Велебе, а Лийона подарил шарманщице Зикмундовой из Хотышан. Петр очень любил Лийона и упрашивал родителей не отдавать его. Но разве по средствам было Хлумовым кормить такую большую собаку? С тяжелым сердцем пришлось отказаться от пса.