Хлум поступил простым пекарем в пекарню Зиха. Рассеялись как дым мечты о телеге, лошади и собственном доме. Горестно вздохнув, Хлум махнул на все это рукой.
— Вас прокормлю, а это главное, — говорил он, каждую субботу кладя на стол четыре гульдена.
Мария чуть не плакала — нелегко было прожить на эти деньги. Хорошо еще что Хлум — уже не мастер, не хозяин, а просто пекарь Хлум! — каждый день приносил домой десяток свежих, хрустящих булок.
То-то теперь отсыпался Петр!
И все же порой ему не хватало четвероногих друзей, он скучал, и по ним, и по людям, еще сонным, растрепанным, которых он привык беспокоить рано утром, особенно охотно делая это в тех домах, где были молоденькие девушки.
Снова сделавшись простым пекарем, Хлум стал заметно спокойнее. Его рабочее время было теперь точно отмерено — двенадцать ли, четырнадцать ли часов, смотря по надобности, но его уже не одолевали прежние заботы — об арендной плате, об упряжке, о погоде, от которой зависела цена муки, о топливе и продаже хлеба — проклятого «божьего дара». Заработка его едва хватало на то, чтобы кое-как прокормить семью, он не повышался и никогда не повысится, потому что старый рабочий уже не помолодеет, сил у него не прибавится.
Марии приходилось экономить на еде, когда нужно было купить сыну одежду, обувь или учебники. О том, чтобы вернуть долг тете Анне, не могло быть и речи. Анна не напоминала о долге и писала уже не так часто, как прежде. Видно, она была недовольна. Когда через несколько лет Мария откровенно написала ей про их житье-бытье, эта добрая душа ответила, что она, конечно, рассчитывала на деньги, но если нет, так нет, голову она за это с них не снимет. Может быть, со временем с ней разочтется Петр, которого ей очень хотелось бы повидать. В конце письма она сообщала, что месяц назад выпущен из тюрьмы ее муж — человек, погубивший ей жизнь. За хорошее поведение ему сократили срок. Не слышали ли о нем Хлумовы?
Нет, они ничего о нем не слыхали.
— Сколько лет прошло! Столько перемен у нас, сколько перемен во всем мире! — вздохнула Мария и прослезилась.
— Время промчалось так, что мы и оглянуться не успели, — заметил Хлум.
— Кабы Анна вышла за Вавржинца...
— Прошлого не вернешь. Жизнь прошла, как нам было на роду написано. Из прошлого можно только извлечь уроки. К сожалению, мы редко делаем это.
Петр был уже в шестом классе гимназии, ему шел восемнадцатый год. К нему приходили товарищи, они вместе готовили уроки, обсуждали прочитанное, сплетничали об учителях и девушках, спорили о мировоззрении, ссорились и снова мирились.
Сначала к Петру ходили двое-трое одноклассников, потом потянулись и другие, и обычно к вечеру, когда вставал старый Хлум, у Петра собиралось столько молодежи, что негде было сесть.
Бывал у Петра сын нотариуса Павел Гложек, раз в неделю заходил сын садовника Вондрушки — скромный, застенчивый юноша. Он прислушивался к беседам и, уходя, просил дать почитать книжку. В гимназию он поступил поздно, тринадцати лет. Отец не хотел, чтобы сын учился, но Ярослав уговорил его. Он был страстный любитель чтения и в глубине души мечтал стать писателем.
Когда они приходили в дождливую погоду, Мария втайне вздыхала: мальчики не слишком старательно вытирали ноги — нанесут грязи и накурят так, что не продохнуть.
Пекарь Хлум отдыхал душой с молодежью. Он слушал, как они бранят учителей, и сам подзадоривал их еще больше, спорил с ними о политике, а охотнее всего заводил речь о России, о бескрайной матушке-Руси, где так долго пылал огонь революции, где народ поднялся против царской тирании, так что все монархи Европы перепугались. Франц-Иосиф, этот старый клятвопреступник, вынужден был наконец согласиться на парламент, в который выбирали все взрослые мужчины. Кстати, император все же обманул чехов: чтобы чешский кандидат прошел в парламент, ему нужно собрать гораздо больше голосов, чем немцу.
Гимназисты, долговязые, длиннорукие юноши, с пробивающимися усиками, с ломающимися голосами, сначала были ошеломлены такими разговорами. Если об этом узнают законоучитель или математик Цукрарж, вылетишь с волчьим билетом!
Марии время тоже принесло успокоение. Дома у нее были образцовая чистота и порядок, она старательно убирала комнату после молодых бунтарей. Что поделаешь, горячие головы, сразу их не обуздаешь, подрастут — остепенятся. Жизнь их образумит лучше любого учителя, лучше, чем эти гимназические сычи.
Встречи гимназистов проходили бурно, юноши громко кричали друг на друга — разумеется, если старый Хлум не спал — и так честили один другого, что Мария содрогалась, — ну и молодежь нынче пошла! Она жаловалась мужу, но он только посмеивался: что ты хочешь — мальчишки, они всегда лодыри и горлопаны.