Кузина вдовы, Поликсена Яндечкова из Уголиц, сама выбрала, и очень удачно, мужа для Луизы и сама же справила ей приданое. Да еще какое! Такое Коваржик не получил бы даже за невестой из богатой крестьянской семьи. Капитала, правда, за Луизой не было, да Коваржик и не претендовал на него, — кроме Луизы, ему ничего не было нужно. Служба у него хорошая, пожалуй, и чиновник такой позавидует, живется им отлично.
— Я вам обо всем рассказываю, как сестре родной, — говорила Ержабкова. — Только уж вы другим не говорите, люди ведь любят позлословить... Знаете, и чистая вода мутится, коль течет по грязному желобу.
— Мне можете доверить, разве я вас подвела хоть раз? — успокоила ее Мария, не сводя больших темных лаз с худого лица приятельницы. Вдова, бледная и поджарая дама, покачала головой и стала рассказывать о знакомстве ее дочери Елены с раньковским податным чиновником Франци Беркой, уроженцем Пардубиц.
— Они друг в друге души не чают, ничего кругом не видят. Понятное дело, любовь. Нет ничего прекраснее любви двух молодых сердец. Только любовь, а не рассудок делает брак счастливым.
— А почему Мартичке не нравится, что Франци бывает у вас в доме? — осведомилась Мария. — Ревнует она к нему сестричку, или просто он ей не по душе?
— Подумать только, что говорят! — уклонилась от ответа вдова. — И кто сказал вам такую глупость, хотела бы я знать? — Она покачала головой, подняв глаза к потолку.
— Да вы же сами, пани Ержабкова.
— Быть не может! — почти обиделась вдова. — Вот уж не помню!
Она встала, собираясь уйти, но снова уселась.
— Что верно, то верно, Марта меня упрекала. Но как эти люди узнают обо всем? У нее такой характер, она над всеми любит подшучивать, а дома я ей это запретила. Теперь она уже ничего не имеет против Берки и, уверяю вас, пани Хлумова, относится к нему вполне по-дружески. Ведь он очень приличный молодой человек и такой серьезный для своих лет! Да и Елена не такой вертопрах, как Марта или ее подружка Лида Рандова.
В кухню, где сидели обе приятельницы, громко постучав, бурей ворвался Густав Розенгейм с большими афишами в руке.
— Объявляю, — раскланявшись, воскликнул он, — что к нам приезжает драматическая труппа Индржиха Татера! Блестящая программа!
И уже обычным тоном осведомился, дома ли Петр, надо, мол, с ним поговорить.
— Вы нас напугали, Густав, — улыбнулась Мария. — Я думала, невесть что случилось, а вы об актерах!
Она ответила Густаву, что сын ушел: завтра у них классная работа по греческому, он зубрит вслух и, чтобы не мешать отцу спать, занимается в поле.
Густав, понизив голос, сказал, что, в таком случае, зайдет к вечеру, он хочет попросить Петра, чтобы тот объявил о спектаклях труппы в гимназии, если, конечно, можно.
— Совсем спятил! — сказала вдова после ухода Густава, тоже собираясь восвояси.
— Да, — покачала головой Мария. — Всякий раз, как приезжают актеры, этот еврей с ума сходит.
— Вы подумайте! — изумилась вдова.
— А по совести говоря — ну какой он еврей? Чех — как есть чех, кабы не нос. Это все говорят.
Едва за вдовой закрылась дверь, послышалось пение Хлума:
Мария любила, когда муж пел, ей нравился его низкий голос. Давно уже этот голос стал хрипловатым от курения и от старости, но и сейчас звучал для слуха Марии, как в молодые годы, в дни ее счастья, когда оба они были крепкими и сильными, а любовь их — пылкой и горячей, как огонь в печи.
Словно завороженная, стояла Мария, опершись о кухонный стол. Молодость вернулась к ней на миг вместе с любимой песней Иозефа.
Она грезила наяву. Ей казалось: эта песня доносится от колодца во дворе их старого домика. Муж только что тянул бадью воды, напился и поет, глядя на угасающие звезды. Песня доносится в открытое окно спальни, где лежит она, Мария. Ее длинные, черные волосы разметались по подушке. Сейчас войдет муж, погладит их, расцелует, и только потом тихо, как всегда, отправится в пекарню. Милый!
— Все печете? — кричал обычно Еждичек, завидев Хлума, пусть даже на другом углу улицы. — Все еще печете?
— Печем, все еще печем, — отзывался тот. — Что бы вы ели, кабы мы не пекли?
— Ну, конечно, печете, да не для себя, — откровенно насмехался лавочник.
Пекарь остановился и добродушно поглядел на него.
— Всегда, уважаемый, я пек не для себя, всегда на чужой рот. Был я рабочим, потом стал хозяином, а теперь снова простой пекарь, а все равно пек и пеку не для себя. А вы-то для кого работаете?