— Юлиан!
— Дядя?..
***
Холодно. Нестерпимо холодно. Что-то склизкое под пальцами. Внутри лишь холод и ощущение пустоты. Веки отяжелели настолько, что не поддаются. Воздух врывается в легкие толчками, будто кто-то извне пытается протолкнуть его. Попытка вздохнуть самостоятельно заканчивается ничем. Он не может. Просто не получается. Кто-то вдыхает в него жизнь силой, вздох за вздохом, против воли. Зачем?.. Ведь уже поздно. Холод отступает или просто становится его частью. Неважно.
— Ты ещё здесь… со мной, — женский голос, кто-то шепчет в самое ухо. Должно быть тепло, но его нет, чужое дыхание не ощущается. Она тоже… мертва? — Иулианий, вернись. Иулианий!
С трудом удается разомкнуть веки, перед глазами всё плывет, как в туманной дымке. Он пытается подняться, но руки скользят по какой-то жиже, и он вновь падает на спину. Боли нет. Свет заслоняет чей-то силуэт. Кто она? Попытка разглядеть, склонившуюся над ним женщину, заканчивается ничем.
— Я ослеп? — из горла вырывается жуткий хрип, даже он с трудом разбирает собственные слова.
— Нет, Иулианий. Скоро всё пройдет, — чьи-то руки прикасаются к нему, отирают чем-то. Кажется, он голый, слишком ярки прикосновения. Возможно, поэтому так холодно. Было.
— Где я? — говорить уже легче, он ещё хрипит, но слова звучат мягче.
— Ты здесь, со мной. Иулианий, я так волновалась, — кажется, она вот-вот заплачет. Он ловит себя на неуместном желании прижать к себе незнакомку, успокоить. Сможет ли она заполнить его пустоту? Сможет ли изгнать холод? Её руки так же холодны, как и его.
— Кто вы? — закрыть глаза, и перевести дух. Он может дышать, теперь может. Зачем?
— Флоренс, — шепчет она, её холодные сухие губы касаются кожи. Бесцветно. Бесполезно. Он позабыл как это быть с ней. Слишком много воды утекло с их последней встречи, слишком многое произошло.
Флоренс Атарийская, меценат академии Мрака, нежный цветок ириса оказавшийся на проверку ядовитой лазой. Она умела подбирать ключики к юным сердцам и он повелся, как и многие другие до него. Как же смешно и больно. Герцогиня давила на жалость, весь мир был против неё, если верить словам Флоренс. И он верил. Ненавидел её мягкотелого ни на что неспособного мужа, закрывавшего глаза на вольности короля. Как говорила Флоренс, у неё не было выбора, никто не смел отказать королю, никто и ни в чём. Она была королевской фавориткой и игрушкой. Как же он был слеп тогда, не желая замечать очевидного. Флоренс имела огромную власть, вцепилась в неё стальной хваткой, вертела и королем, и всеми остальными. Тогда на учениях он был готов умереть за неё, по одному её слову, лишь бы заслужить улыбку или мимолетный одобрительный взгляд. Надо признать, он умер и воскрес, только не в её объятиях.
— Оставь… меня, — попытка открыть глаза и увидеть хоть что-то, на удивление, оказывается успешной. Она по-прежнему красива, пепельные локоны касаются его груди, в светлых глазах герцогини Атарийской столько не высказанного беспокойства, что он готов поверить, вновь поверить в её любовь. Как глупо. Он уже не тот мальчишка, он изменился. Дара изменила его, вернула к жизни, помогла забыть, научила смотреть на свое прошлое иначе.
— Я не могу, — её лицо приближается, в глазах неумолимая тоска и решимость. Поцелуй, мягкий, нежный, пустой, как и он сам. Забыть её губы невозможно, и он не смог бы этого сделать даже продай он душу Мраку, но прежнего трепета не стало. Не осталось ровным счетом ничего. Пустота.
— Ваша Светлость, не смею вас отвлекать, но картина закончена, — заискивающий мужской голос доносится из дальнего конца комнаты.
Там темно, Юну удалось сесть, но не получилось разглядеть говорящего. Тонкая рука Флоренс легла на его плечо, не позволяя подняться.
— Покажите нам ваше творение, мэтр, — непривычно было слышать холод в её голосе. Показалось?
— Как велит моя герцогиня, — ещё более сладко проворковал некто.
Свет избирательно вырвал из темноты крохотный кусочек. Юн задержал дыхание, сердце ускорило темп, пальцы на плече болезненно сжались. Так приятно было хоть что-то чувствовать. Он ухватился за эти ощущения, и не мог отвести глаз от картины. Она была живой, нарисованные люди на ней шевелились, жили своей жизнью. Двое. Черноволосый мужчина был красив, но казался более хрупким по сравнению с другим. Темно-русые волосы отливали рыжиной, его руки так и скользили по бледной коже друга. Их поцелуи сложно было назвать дружескими. Любовники?