— Ты пожалеешь о каждом своем слове, пустынная шлюха, — услышала она тихий голос, такой тихий, что он был едва различим в гомоне других голосов. — О каждом взгляде, которым ты меня одаривала, о каждом мгновении, когда ты проходила мимо, отворачиваясь от меня, словно я не стою и твоего мизинца. Ты заплатишь, тварь, и твои спутники будут смотреть на это — и платить за смерти моих друзей, потому что не смогут ничего сделать, чтобы тебе помочь.
И, возвысив голос, он произнес первые слова клятвы:
— Твоя жизнь принадлежит мне отныне, акрай!
В палатке пахло кожей и ее страхом, и запах этот стал сильнее, когда полог отодвинулся, и Хесотзан, раскрасневшийся от вина, блестящий глазами, вошел внутрь. Шербера отвернулась от огня, чтобы встать и поприветствовать его, как положено приветствовать своего господина акрай, и снова склонила голову, когда он приблизился.
— Господин.
Она надеялась, что дрожь ее голоса укрылась от его уха.
Хесотзан остановился напротив нее, пальцами приподнял ее лицо за подбородок и в свете очага посмотрел Шербере прямо в глаза. Его дыхание было полным сладкого запаха вина, белые зубы казались крупными и острыми, как у пустынных хищников.
— Ты принадлежишь мне с этой ночи, акрай.
Она сжала зубы от самодовольства, которым был пропитан его тон, и промолчала. Жесткие пальцы впились в ее подбородок сильнее, потянули, вынуждая Шерберу выпрямиться, приблизили ее лицо к смуглому хищному лицу. Он будто хотел поцеловать ее, и она уже закрыла глаза, чтобы покорно принять это неотвратимое прикосновение губ, но Хесотзан заговорил.
— Сначала я хочу, чтобы ты ублажила меня ртом, — сказал он, и Шербера вздрогнула и открыла глаза, уставившись в издевательски ей улыбающееся лицо. — Потом я буду брать тебя сзади и спереди и заставлю кричать от боли, пока не получу удовольствие, которое заслужил. И, девка, — пальцы сжались еще сильнее, — если мне не понравится то, что случится этой ночью, завтра мы повторим все снова. На колени. Развязывай шнуровку и начинай.
Хесотзан положил руку ей на голову и надавил на темя — сильнее, еще сильнее, пока Шербера не была вынуждена подчиниться, как подчинялась она Сайаму и другим много раз. Она опустилась на колени на мягкий шухир, и холодный, тянущийся по полу ветер тут же завихрился вокруг нее, заставляя задрожать.
— Фир убьет тебя, — сказала она, подняв голову, чтобы посмотреть Хесотзану в лицо.
— Фир умрет, если попытается помешать воле Инифри. Все твои спутники умрут, если попытаются помешать воле богини, и ты это знаешь. — Он нетерпеливо качнул бедрами. — Давай, акрай. Я жду. Твоя ночь уже началась, а значит, пора выполнять свой долг. Именем Инифри я приказываю тебе сделать это.
Она сглотнула ком в горле, попыталась заставить себя поднять руки и коснуться завязок сараби, чтобы развязать их — и не смогла. Мысль о том, чтобы увидеть плоть Хесотзана, уже была ей противна сама по себе, но мысль о том, чтобы коснуться ее руками и взять в рот...
— Слушайся меня, сука!
Он ухватил ее за голову обеими руками и ткнул лицом себе в пах, заставив вскрикнуть от неожиданности и отвращения. Вжал сильнее, заставляя ощутить щекой твердую плоть под тканью сараби, запах конского пота от одежды и запах похоти, от которого ее затошнило так сильно, что едва не вырвало, и зарычал, цедя сквозь зубы слова, которые не должна была слышать настоящая акрай — если только она не хотела уже в следующий миг распрощаться с жизнью:
— Ты не подчиняешься мне, акрай. Ты клялась мне, но не подчиняешься.
Он отшвырнул ее прочь, на шкуру, ближе к пламени, такому похожему на пламя ее волос. Шербера не успела вскрикнуть — Хесотзан оказался рядом с ней, прижал ее шею коленом, заставляя воздух с хрипом вырваться из ее горла, пронзенного резкой болью.
— Ты исполнишь клятву, или я призову в свидетели богиню, и она заставит тебя это сделать!
Она вцепилась в его ногу, но это было все равно, что пытаться сдвинуть со своей шеи бревно. В глазах запульсировали темные и сияющие ярким светом круги, ей было больно, больно, больно...
— Нет, — задыхаясь, пискнула Шербера, — нет!
— Ты сделаешь это, рыжая сука. — Он дернул сараби вниз, одновременно заменяя колено на шее рукой, и Шербера снова пискнула, когда жесткие пальцы сжали ее горло. Ее собственные пальцы впились в эту руку, задрожали в судороге, пронзившей тело — и обмякли, разжались, когда перед глазами сверкнуло золотистое сияние Инифри.
— Я же сказал, ты это сделаешь.
Богиня предупреждала ее.
— Открой рот, акрай.
Богиня давала ей знак, и если она на этот раз не подчинится и не сделает так, как хочет Инифри...