Нет! — сказала она себе, стиснув зубы. — Пока я — его акрай, этого не будет!
Так же внезапно, как и начались, судороги затихли. Лицо Тэррика было белым как снег, глаза постепенно заволакивал смертный туман, дыхание становилось все тяжелее и реже. Она все-таки обхватила руками его лицо, и ей показалось, что она держит в ладонях кусок камня, безжизненный, твердый, холодный.
— Вот и все, Чербер.
Тэррик попытался ей улыбнуться, но не смог. Голос охрип и сорвался на последнем звуке, и Шербера не выдержала и уткнулась носом в шею своего господина, чтобы не видеть его тускнеющих глаз. И пусть она не могла смотреть, но не могла не касаться, и пальцы все скользили по холодным щекам, очерчивали резкие контуры челюсти, задевали короткие ресницы, обводили тонкие губы и не могли остановиться.
В ее сердце что-то трещало и лопалось, раздирая ее изнутри и пробиваясь наружу, и имени этому Шербера все еще дать не могла.
— Тэррик. — Но это имя она знала. И она повторила еще раз, так, чтобы фрейле услышал и понял, что она хотела сказать. — Тэррик, господин мой...
Он дышал все реже, и сердце билось все тише, а потом ее пальцев коснулся последний легкий выдох, и наступила тишина.
ГЛАВА 3
Тэррик думал, что смерть — это свет или тьма, но она оказалась тишиной.
Он провалился в эту тишину, тягучую и вязкую, как болотный туман, в тяжелую тишину, сотканную из мгновений, которые пронеслись перед его глазами одно за другим, напоминая о том, о чем он уже забыл или вовсе не помнил.
Тишина — и больше ни звука там, где должны быть кряхтение, сопение и плач новорожденного ребенка, начинающего свою долгую жизнь в этом суровом мире.
Тишина — и они, люди, собравшиеся в Детской последнего города их народа, еще не осознавали рассудком, но ребенок этот никогда не заплачет и не закряхтит, и не засопит, потому что его жизнь оборвалась, так и не начавшись.
Брат Тэррика Алларик. Его жена Дреда, в пятый раз за последний год попытавшаяся стать матерью, но после того, пятого раза сошедшая от горя с ума и запретившая своему мужу приближаться к ней под страхом смерти. Они оба погибли в день, когда на город напали зеленокожие.
Тишина — и некогда полные жизни, а теперь безлюдные улицы Стохолмия, города-сердца, еще три сотни лет назад бившегося ровно и сильно, а сейчас едва трепыхающегося в последней попытке поддержать угасающую в теле искру.
Тишина — и холодная, пылающая рассерженным серебристым светом полная луна Шира на небе, и городские улицы кажутся залитым льдом, несмотря на то, что на дворе середина Лета.
Последний город. Последний оплот. Последние дети тех, что прилетели в этот мир на большом Корабле и потерпели крушение, разбившись о Небесный Риф.
Тишина — и никакого ответа на посланный пять сотен Лет назад сигнал о помощи.
Тишина — мгновение перед горестными криками женщины, обнаружившей своего вчера еще живого и смеющегося мужа мертвым в их общей постели.
Они ложились спать и не просыпались.
Молодые мужчины и женщины, крепкие и здоровые, они просто переставали дышать и засыпали вечным сном, как и их дети, только что рожденные на свет.
Кто-то, поддавшись панике, называл это проклятием.
Что это было, если не проклятие?
Что убивало их, кто убивал?
Может, и вправду, бог?
Ведь существовала же здесь магия, которой за столько лет они так и не смогли овладеть.
Ведь существовала же здесь телегония, движущая сила эволюции этого мира, позволяющая женщине одного вида вынашивать детей другого.
Поэтому они брали в жены только девственниц. Женщина, познавшая мужчину, уже несла в себе его семя, и дети, рожденные ей от их народа, не были только их детьми, но и детьми того, первого мужчины, а значит, не были чисты по крови и не были людьми.
— Тэррик!
Тишина выпустила его из своих объятий, испуганно шарахнувшись прочь. Он стоял посреди пустого города, и земля под ногами дрожала и разбивалась на куски, а небо над головой стало зловеще-алым и опускалось все ниже, грозя его раздавить.
Вокруг лежали тела его друзей и братьев: Алларик, Дунсданн, малыш Бьяркен, скорчившийся в последней судороге лихорадки, превратившей его лицо в черную маску, много, очень много тел тех, кого он помнил, знал и даже любил...
— Тэррик!
Он знал этот голос. Это была Инифри, издевающаяся, глумящаяся над их усилиями богиня, создавшая этот мир и от скуки решившая наказать его жестокой войной.