<p>
Огонь трепетал, похрустывая поднесенными дарами. Иногда от него доносилось недовольное шипение - он раздраженно отплевывался искрами от каплей жира, падающих с нависающей над ним заячьей тушки. Сидящий рядом человек то подкидывал хвороста, то начинал ворошить его палкой, разгребая угли, и в такие моменты пламя яростно облизывало ее кончик, пытаясь избавиться от назойливого внимания. Безусловно, пища ему нравилась, и он с радостью ее принимал, приходя всякий раз, когда его вызывали. Порой зов был так силен, что он появлялся мгновенно и удивленно осматривался по сторонам. Иногда он насмехался, показываясь ненадолго и тут же пропадая, только искры издевательски тлели, мол, пробуй, пробуй. Человек злился, кричал и бил кулаком по земле, только насладившись этим ритуалом, пламя лениво разгоралось, надменно посматривая на искаженное яростью лицо.
О своем возрасте он не задумывался, даже не мог вспомнить свой первый день в этом мире. То ли его породила молния, а может, лава или... Он не помнил. И всякий раз, пытаясь вернуться в то время, грустно прижимался к земле, ощущая всем естеством, каждым кусочком своего тела, разбросанного по миру, страшное одиночество. Кто-то принимал его как должное, иные – как дар, некогда ему возносили молитвы, а порой использовали как оружие. Но друзей у него не было. И хотя самому пламени это казалось несправедливостью, никого его проблемы не волновали.
Человек вытянул ноги и уставился в огонь, тот лениво облизывал угли, подобно сытой собаке, грызущей кость, и лишь изредка подрагивал от легких порывов ветра, приподнимал голову, смотрел вслед потоку воздуха, свободно разгуливающему по миру, и тут же отводил взгляд. Он зависел от пищи и неистово завидовал всему, что в ней не нуждалось. Опустившись обратно на угли, пламя недовольно заворчало и испустило небольшой сноп искр, затем перевело взгляд на человека, рассматривая собственное отражение в его глазах. Удивительно, насколько недолговечны эти существа, огонь даже не старался запоминать черты их лиц, все равно они регулярно менялись. Редко кто доживал хотя бы до ста лет, да и те уже теряли возможность вызывать его, лишь пользовались трудами окружающих. А некоторые не проживали и пары дней, ему доводилось обволакивать маленькие тельца, замолчавшие навеки.
Под долгим взглядом ему внезапно стало неловко, и он возмущенно приподнялся, испустив очередной сноп. Человек вздрогнул и дернулся – пара искр попала ему на руку и обожгла. Огонь довольно рассмеялся, испуская все больше снопов, как вдруг над ним зависла фляга. Пламя приподнялось выше, заглядывая внутрь, но тут же в ужасе отшатнулось, и его яркое тело гневно затрепетало, в упор глядя на человека. Смертный лишь склонил голову и сощурился, всматриваясь в узор. Пламя даже почувствовало неловкость и испуганно икнуло, рассеянно изрыгнув искры, и на губах человека появилась полуулыбка, словно он что-то понял.
Их молчаливая беседа длилась почти всю ночь. Человек подкидывал веток, пламя благодарно принимало дар и взмывало вверх. Выше. Еще выше! Радостно смеясь, испытывая смешанные и непонятные чувства от первой своей беседы, настоящей беседы, а не долгого монолога в никуда, оно словно стремилось достигнуть самих небес. Той самой верховной тверди, о которой ему доводилось слышать, куда уходит все из этого мира. Впервые за свое существование пламя ощущало себя живым, казалось, даже могло чувствовать биение сердца. И подчиняясь этому, плясало на углях, скользило по ветвям, обнимало листья и потрескивало, неумолчно говоря обо всем, что знало, о чем думало. Его слушали, впервые его слушали.
Праздник закончился также обыденно, как и начался. Человек прикрыл глаза и уснул, следом за ним начал засыпать и огонь, лениво ворочаясь на углях, зарываясь все глубже и глубже. В других местах он мирно поедал дары, плясал по крышам, угрожающе трещал и плевался искрами, усердно трудился, но все это на какую-то пару часов показалось лишь сном, и ему подумалось, что именно это и видят, наверное, люди, когда спят. Весь мир.
Пробуждение было резким, он буквально ощутил, как его тряхнуло, и тут же вырвался наружу, грозно осматриваясь по сторонам. Им владел голод. Взгляд упал на ветку, и он стремительно подобрался к ней, обхватив со всех сторон, с жадностью вгрызся в дерево. Наступал рассвет, утренняя роса уже выступила, и огонь недовольно ворчал, воюя с каплями воды. С каждым мгновением он ощущал, как в нем пробуждается все больше и больше сил, и уже начал осматриваться по сторонам в поисках новой пищи. До нее было далеко, он осторожно спустился на траву, оставляя за собой след и надеясь его не потерять. Влаги здесь было гораздо больше, он скользил вперед медленно, беспрестанно поругиваясь. Трава, листья, сосновые иглы – все стремительно обращалось в пепел. Это ненадежная пища, куда дольше он проживет, добравшись до ветвей.