Не разуваясь, Фил прошёл на кухню, сбросил рюкзак и вбил кулаком болтающуюся створку окна. Потом забрал бутыль с водой, вернулся в холл, кинул пару поленьев в камин и разжёг огонь.
Лампочка замигала и погасла, оставив Фила в темноте пустующего зала. Он обернулся, выцепив взглядом пианино.
Инструмент уныло дремал у стены под белым покровом простыни.
И у Фила защемило сердце. Снова накатили воспоминания о детстве. В сгустившемся сумраке комнаты мамины глаза вспыхнули отчётливо и ясно. Она будто живая стояла в дальнем углу за пианино и грустно улыбалась.
Фил ощутил, как тягучий страх обволакивает душу, а по спине, царапая кожу, ползёт ледяной холодок.
Словно во сне, Фил шагнул к пианино, сорвал простыню, откинул крышку и заиграл назло всем смертям и страхам. Тревожная, печальная мелодия разливалась по дому, отдаваясь гулким зловещим эхом от стен, будоража его и без того больное воображение и пробуждая чувство вины.
«Вот и всё, мама. Вот и всё. Я вернулся домой… назад, в пустыню привычной тоски и одиночества…»
Стихли последние звуки «Тревожной минуты», а музыка ещё звенела в пространстве, разрывая сердце мучительной болью.
Фил со стоном прикрыл веки и вжался лицом в клавиатуру. Его охватило жгучее желание закинуться снова. Он утёр рукавом слёзы, достал из кармана баночку с транками и до скрипа сжал в кулаке. Нежный трофей цвета молодой зелени, что был повязан на запястье, тут же встряхнул и привёл его в чувство.
Фил поднёс к лицу шёлковую ленту Лины и вдохнул её аромат. Она ещё хранила едва уловимый запах её духов, напоминая о его обещании выстоять.
Стиснув челюсти, Фил быстро поднялся, дошёл до камина и с силой швырнул баночку в огонь. В груди всколыхнулся бессильный страх, ему захотелось кинуться следом и во что бы то ни стало спасти объятую пламенем баночку. Он застонал, закрыв лицо ладонями и без оглядки побрёл на второй этаж.
Дверь гостиной была нараспашку. В комнате все так же царил погром, который они с Олькой учинили на майские праздники. Измотанный бессонницей и дорогой, Фил повалился в одежде на кровать и забылся тревожным сном. В голове проносились картинки прошлого и настоящего, сумбурные сны смешались с реальностью и бредом.
К ночи его совсем накрыло. Он и сам не ожидал такого наплыва жути. Болезнь обрушилась внезапно, будто только и ждала подходящего момента. Всё смешалось: боль, страх, отчаяние и непреодолимое желание принять допинг.
За окном лил дождь. Дни сменяли ночи, беспросветные и мучительные. Впечатление бесконечных сумерек создавали шторы, скрывающие свет. Фил так и не сдёрнул их с окон и теперь сжился с этим сумраком, потеряв счёт времени.
Тени метались по комнате, то сливаясь в плотный чёрный кокон, то расползаясь серой аморфной массой по полу, перемещались к окну, меняя формы и очертания. Фил не боялся их, он давно уже свыкся с шелестом тонкого савана, щекочущего нервы. Он был уверен, что это не явь, всего лишь его больное воображение. Какие ещё сюрпризы подкинет ему расшатанная психика⁈
Шаги, снова шаги в коридоре, они приближаются и затихают у самой двери.
В комнату вплывает быстрая тень, движется к окну, выливается в фигуру. Женщина… До боли знакомый профиль, осанка, округлые плечи. Она оборачивается, смотрит в упор, грустная улыбка трогает губы.
Мама⁈
«Можно, я обниму тебя сынок? На прощание?» ― звенит её дрожащий голос, по щеке бежит слеза.
«Мама… мамочка! ― тянется к ней Фил. ― Как же я скучаю по тебе, родная. Забери меня с собой. Пожалуйста, забери».
Вспышка яркого света выхватывает бледное лицо, искажённое смертью, черты расплываются в жуткое нечто, фокусируются в злобную маску Пеннивайза. Слышится едкий смех. Гром разрывает пространство.
Фил, будто очнувшись, хватает ночник и с силой запускает в окно. Сквозь сон доносятся звуки разбитого стекла. Холодный ночной воздух, не чувствуя преград, врывается влажным потоком и возвращает в реальность.
― Бред, настоящий бред, ― чертыхнулся Фил, хватая ртом воздух. Выпив остатки воды, он откинулся на подушку и натянул на голову плед. — Делайте, что хотите, твари!
Корчась в муках, Фил всё же достиг той нейтральной точки, когда ничто не вызывало эмоций. Он будто впал в прострацию ― в серое, безжизненное, ровное, равнодушное ко всему состояние. Может он давно уже там, по ту сторону жизни, а душа его зависла где-то на перепутье?
«Жить или поддаться искушению умереть? Жить или нЕжить? Вот в чём вопрос».
Превозмогая слабость, Фил поднёс запястье к губам и вонзился зубами в исхудавшую плоть. Боль пронзила тело, он взвыл и откинул истощённую руку на пол. От него воняло каким-то смрадом, во рту остался солоновато-горький привкус пота. Он припомнил, когда в последний раз принимал душ, и передёрнул плечами. Есть совсем не хотелось, только пить. Вода давно закончилась, малейшая мысль о еде вызывала тошноту. Сколько времени человек может протянуть без еды и воды? Фил когда-то читал, слышал… Стоит ли отсчитывать сутки, когда его тело начнёт мумифицироваться заживо?
Фил поднялся на ноги, приблизился к зеркалу и вгляделся в своё отражение, не без страха столкнуться с чем-то ужасающим. Он был похож на тщедушного долговязого подростка. Из выреза футболки на шее выпирали острые ключицы. Волосы свалялись от пота и казались почти чёрными. На худом лице выделялись глаза с лихорадочным блеском, потрескавшиеся от обезвоживания губы и белая кожа с яркими веснушками на крыльях носа.
«Бедная, бедная Лина, за каким ей нужен такой смердящий подарок судьбы⁈»
Фил добрёл до окна и распахнул рамы с осколками стёкол. На улице занимался рассвет.
Вдохнув полной грудью, Фил вскрикнул от пронзившей его боли. Он чувствовал себя новорождённым. Первый вдох разрывает лёгкие, но с каждым разом дышится легче, глубже, хочется ещё и ещё, и мир оживает вместе с тобой.
Он смог, он выстоял и, кажется, подавил голод взбесившегося Аспида. Змей слаб, но всё ещё жив в нём. Сколько ещё предстоит борьбы⁈