Оба — и Лина, и Фил — были словно на одной волне. Он понимал её с полуслова, она — его чувствовала. Спать совсем не хотелось, напротив, эмоции переполняли её, и жажда общения не утолялась. Лина засыпала на рассвете с раскалённой трубкой в руке, но в девять уже поднималась с постели, чтобы не вызвать подозрений бдительной Марты, и включалась в работу по дому. А от Филиппа уже висел с десяток непрочитанных сообщений. Лина беспокойно вздыхала — складывалось впечатление, что он не спит круглые сутки.
— Филипп, — как-то спросила его Лина, — а ты когда-нибудь спишь?
— Я бы, наверное, несколько лет жизни отдал за одну только ночь полноценного сна, — с какой-то безысходностью в голосе ответил он, и душу Лины будто огнём опалило.
— Это всё из-за таблеток?
— Да. Злоупотребление чревато. Сам виноват, придурок.
— Всё будет хорошо. Я знаю! — Лина смахнула набежавшие слёзы, борясь с подступающим к горлу колючим комом.
— Мне бы твою уверенность, — усмехнулся Филипп.
К концу недели градус их общения заметно понизился. Теперь в интонациях Фила всё больше сквозило уныние, голос становился бесцветным и тихим, но Фил ни на что не жаловался. Лина увлекала его беседой, он будто оживал и снова включался в разговор и даже умудрялся шутить и смеяться, вот только смеялся он больше над собой, а шутки были едкими и злыми. Звонки стали реже, а разговоры короче. Лина сама набирала номер Филиппа и терпеливо ждала ответа. Разве она могла предположить, что наступит момент, когда Филипп перестанет снимать трубку, а вскоре и вовсе исчезнет из сети? Лина не смыкала глаз по ночам. Всё чаще её посещали тревожные мысли о том, что он не справился, не смог сдержать обещания и снова вернулся к пагубной привычке. Или же вновь схлестнулся с Олькой, такой удобной и беспринципной, прикрывающейся любовью «во благо», готовой по первому требованию выдать дозу смертельного яда. Временами на Лину накатывала обида. «Но почему, Филипп, почему ты так поступаешь со мной?» — снова и снова повторяла она в пустоту.
Ей остро не хватало его, и она чувствовала себя несчастной и обманутой. Время будто зависло, но Лина старалась не поддаваться собственным страхам. Она тосковала под треки Фила, проживая моменты последней с ним встречи. «Вelieve in me…» — пел приятный голос парня, и Лина удивлялась той созвучной эмоции, что слышалась в песне.
— Я верю… я верю тебе, верю в тебя, Филипп, — упрямо повторяла Лина врезавшиеся в память строчки. — Только, пожалуйста, позвони!
Всю ночь Лина ворочалась в постели. Безрадостные мысли о Филе не давали уснуть. Разве может она уехать, оставив друга в беде, уехать и развлекаться на полную катушку. Лина металась по комнате, и думала, думала. Решение — остаться в Москве далось ей нелегко. При одной только мысли, что ей придётся расстроить мать отказом, сердце леденело и ухало в пятки. Хотя, рассказать матери правду про Фила было смерти подобно.
«Мама, Филипп зависимый, и его нужно спасать! Я должна быть с ним! Без меня он не справится!»
Лина зажмурилась, представив на секунду потрясённое, застывшее в недоумении лицо Марты. Разве она способна понять такое? Ох нет, наверняка устроит скандал, будет давить, умолять, шантажировать… или, ещё того хуже, останется в Москве и будет контролировать каждый шаг. Нет, нужно срочно придумать другую причину!
За завтраком Лина вяло ковырялась в тарелке, ругая себя за слабость и нерешительность. Бездействие — худшее из зол! Нужно во что бы то ни стало побороть сомнения и перешагнуть страхи.
Лина чувствовала сердцем, что Филу приходится несладко. Иногда ей казалось, будто она вжилась в его шкуру, и ощущает тревогу и страх, боль, почти физическую и изматывающую. Словно в подтверждение мыслей, Лину бросило в жар, горло сдавил тошнотворный ком, и внезапно всё вокруг стало черно́. Лина потёрла виски, постепенно приходя в себя и отодвинула тарелку.
— Ты опять ничего не съела! — упрекнула её Марта. Всё это время она сидела напротив Лины и делала вид, что смотрит телевизор. — Да что с тобой такое?
— Всё нормально, мама. Просто не хочется. — Лина поднялась из-за стола и попыталась обойти мать, но та подскочила следом и, уперев руки в бока, заслонила собой проход.
— Да на тебе лица нет! Ну-ка говори, что стряслось!