— Чушь, — ловко поднявшись на ноги, она уже собирала пожитки в корзину.
— Вы что, лесные содомиты? — спросила вторая, перемещаясь на колени, стоя на них, помогая.
С кромки оврага открылся внушительный цирк с крутыми склонами, поросшими сочной пастушьей сумкой, на дне которого мелом было расчерчено в меру причудливое, то есть достаточно причудливое для го и недостаточно для «Собственной книги мальчика», поле. В одном из склонов имелась пещера, похоже, что искусственного происхождения. Когда они ещё пробирались к прорубленным в дёрне зрительным местам, из недр земли на свет вышли двое: пожилой усталого вида мужчина в полосатой пижаме, следом его представительный провожатый с громадной бородой, оба с озабоченными лицами.
— Чёрт подери, какой длинный тоннель.
— Представляли себе побег по-иному?
— Это не побег.
— Но и не похищение. И не командировка.
— Да чёрт с ним, дайте отдышаться. Тут ещё ничего не готово.
Он нашёл взглядом зрителей на трибуне и смотрел на них долго, прищурившись, готовый, казалось, поднести ладонь ко лбу, тем самым показав, что их присутствие для него ясно, приемлемо, не удивляет, возможно, по плану, отсутствие кого бы то ни было по плану, его спутнику план неизвестен, он максимум его часть.
Рыцарь обхватил мяч железными пальцами, подбросил, начал поднимать голову; ударив по нему опускающимся экраном, послал за заменяющие сетку тряпки на сторону соперника…
Другой перед подачей настраивался, бил мячом в газон, прямо в линию, побелка каждый раз вспархивала на вершок и оседала, раз по пятнадцать-двадцать, он готовился в полуприседе, нервничал, в нём уже кипела злость и помимо состязательной, спина давно встала колом так ждать приёма, он подбросил, ударил щитом в правый квадрат, сильно закрутив, рука со снарядом ушла далеко за противоположное плечо, соперник ответил обратным резаным на хавкорт, от лязга уже ничего не слыша, мяч над «сеткой», казалось, просто висел, абсолютно не вращаясь, потом резко сорвался с места, тот форхэндом вбил под заднюю линию, но он почти всегда и был за ней, также форхэндом, но коротковато, удары по восходящему мячу им обоим давались плохо, в последний миг он погасил замах и положил укороченный, он побежал на вселяющейся в такие моменты силе, взрывая шпорами квадраты травы, дотянулся краем щита, отправил под сетку наискось, тот этого ждал, достал, кинул свечу за спину, воспроизводство звука в пустынной земляной чаше приближалось к уровню проваливающегося льда на озере, побежал, в забрало ничего не было видно, мяч приземлился, не ясно, присутствовало ли в их розыгрышах воображение, но вполне возможно, что присутствовало, подпрыгнул спиной к корту и ударил между ног — в линии, с той стороны лязг просто невероятный, но до него уже доходили все звуки, как перешёптывались полуголые женщины на склоне чаши, как где-то вдали трещал дрозд, все движения замедлялись, из смотровой щели соперника на той стороне лилась вода, он поднял мяч после отскока у самой земли, ответил коротко, тот вышел к сетке, со всей силы ударил в противоположный угол, он только выбирался из прошлого пике, не успел, ноль — сорок.
Раннее утро, осенённое несколько раз обведённым красным крестом на всех них. С небес сыпались письма, заключённые, убеждая себя, что узнают почерк родных, скакали за теми, как дети за снежинками, но надзиратели зорко отслеживали такие порывы. Разделившись, кто-то пресекал, взвивая хлыст, кто-то набивал мешки, стегали своих же, не присматриваясь, действуя механически, цепляясь формой за колючую проволоку, косились на тучи. Их не считали даже военнопленными, однако делегаты ожидались. Тайлинам требовалось громкое заявление. Сейчас казалось, что половина здесь и останется, повторив судьбу оркестра. Но пока всё выглядело оптимистично, и кафе с винным погребом обещало стать сферой под корзиной с двумя-тремя измождёнными, попавшими в карточки, которые, когда горелка погаснет, будут ещё долго терять высоту.