Кто перед ним, дворянин или крестьянин, пока невозможно было понять. Судя по бороде, вроде и не голубых кровей, но осанка, породистый нос и открытый твёрдый взгляд, какого не бывает у крепостных. Теперь досада брала за эту сцену, которую вполне понять и оценить могли бы только скифы. Немного извиняли обстоятельства, хохот французского генерала над укрытой снегом пшеницей…
— N’êtes-Vous pas français [314]?
— Non. Mais Vous… Vous m’avez pris pour un français [315]?
— Dans le noir, même un dragoon ivre endormi sur un affût peut être pris pour Jesus Christ [316].
— Mais Vous avez raison. Mois, je me trompais aussi comme ça [317].
— Et de toute façon, que faitez-Vous ici, dans ce fourré [318]?
— Voyez-Vous, je suis tombé sur et… ah! Je dois avouer que j’ai l’honneur de vivre à proximité [319].
— Vous avez l’honneur de vivre [320]?
— Si vous voulez bien marcher jusqu’à moi, on en parlera. Je vois que vous êtes un militaire [321].
Определённо не француз, думал он, идя рядом, то и дело оглядываясь на медленно сливавшиеся с деревьями шпангоуты. Он представился графом не то Толстым, не то Толстовым, пробормотал имя чрезвычайно впроброс, он решил именовать его про себя просто граф или просто оригинал. Дорóгой сообщил, что не прохлаждается от безделья или прячется от войны, нет. Иессеев уже понял, что имеет дело с субъектом нехарактерного склада, решил до поры принимать его причуды как должное.
Граф и его пещера развивались с разным периодом дозревания, но с таким расчётом, чтобы оказаться в поре исконного состояния, оно же абсолютное, одновременно. Оба они в каком-то смысле являлись реликвариями, но не так просто расстающимися со своим добром, а там, что ни возьми, материал для диссертаций, паразитировать и ещё раз паразитировать. Он долго не мог понять, к чему его тянет, просто к отшельничеству или в определённое место? Приходилось часами созерцать, начинало мерещиться какое-то чуть менее чёрное отверстие на чуть более чёрном фоне; вроде не оно, там, скорее всего, что-то должно было происходить и до него. Намоленное далёким от литературы, но к ней возвращающим, место с особой обстановкой, первобытной и в то же время оснащённой, в первую очередь стенами, в которых бы у него пошло…
Оказавшись в своём владении, он зажёг свечу в канделябре, потом другую, третью. Здесь имелся самодельный стол, грубо оструганный, заваленный письмами, книгами, рукописями, на первой странице пачки сшитых листов он мельком прочёл — «Первый рейхъ. Драма въ пяти дѣйствiяхъ». Хозяин поставил на тумбу канделябр и учтиво предложил сесть на топчан. Он внимательно рассматривал обстановку, с горечью заключая, что организовано здесь всё куда успешней, чем у него в отряде, подчинено цели заботы о её означающем.
— Êtes-vous allé plus loin [322]?
— Un telle question me fait nerveux. Laissez-moi m’en abstenir [323].
— S’il Vous plaît [324].
— C’est un peu embarrassant, je ne vous connais pas beaucoup… — он не знал, куда себя деть и с чего начать, что вообще говорить и на какую область взаимодействия обратить свою инициативу, закреплённую за ним как за хозяином. — Laissez-moi… En un mot, tiens-le, pendant que j›essaye de faire du thé [325], — граф сделал единственное, что показалось ему логичным с точки зрения оправдания всего этого. Отошёл и незаметно покосился, читает ли.
Порханье егерей обеспечивало отступление правого фланга. В середине действие позабытых ударников Тушина, успевшего запалить Голлабрунн, остановило нототрем. Они тушили пожар, распаляемый ветром, и давали время для отступления. Отход центра через балку свершался без шума и скорым порядком, однако рои, отлетая, не путались командами. Но горю предался левый фланг. Состоявший из подроев Гусарского, Подольского и Павлоградского, он был атакован и обойдён превосходными силами лягушек под начальством герцога де Монтебелло и окончательно расстроен. Тогда Аландский остров послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленного отступления.
Жерков с позёрством, достойным лишь какого-нибудь парада во время мира, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и, всё наддавая ей шпорами, поскакал. Но едва только он отъехал от Аландского острова, как силы изменили ему. Вся бравада испарилась, и нашёл на Жеркова непреодолимый страх перед местом, где могло быть опасно для жизни. Он не мог ехать туда.
Прибыв к роям левого фланга, он не поехал вперёд, где громыхала стрельба, а принялся за отыскивание генерала и начальников там, где их, мужественных людей, не могло быть. Оттого приказание не было передано.
Командование левым флангом принадлежало по всему старшинству командиру того самого архироя, который представлялся в эрцгерцогстве Верхняя Австрия Циклопу и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, по причине чего произошло скверное недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в тот самый час, как на правом фланге давно уже шло дело и гады уже начали наступление, оба начальника, стоя друг против друга, издавали сильнейший писк, имевший цель оскорбления неприятеля. Рои же их, как кавалерийский, так и пехотный, весьма мало были приготовлены к предстоящему им делу. Комары этих роев, от солдатни до генералитета, не ждали схватки и спокойно занимались делами мирными и обиходными: питанием лошадей — в кавалерии, собиранием дров — в пехоте.