Иессеев посмотрел на него с неприязнью.
Разрази меня гром, думал он, какой-то Беккет, Ионеско, то ли он ещё под псих-блицкригом, то ли весь поголовно нынешний контингент младше шестидесяти. Насколько он помнил, фашисты в своей пропаганде, той самой вздёрнутой из небытия гипертонии, каждую жертву изображали как последнюю и почти убедили мир, что нет выбора между фашизмом и коммунизмом, это ж надо было так извернуться. Хотя вот америкашкам такое продать сложнее, поди вклинься между сигаретами и моющим средством. Удар всегда, если, конечно, интригу плетут грамотно, наносился по интеллигенции, коя склоняема, мыслит, соображает, что есть график, не помешана на сексе, интересуется миром окрест. Через восемьдесят лет малость сменился курс, но не подход к плохой новости, каковую все желают распространить, сделав ещё внушительнее, в особенности русские, у них же ещё сочувствие до небес, вот, видимо, он весь этот посыл и проворонил, хотя и знал, что давить надо и после войны, ведь однажды это перейдёт в «до», также в соответствии с концепцией.
Стало уже совершенно очевидно, что разбойник, злоупотреблявший антибиотиками и анаболическими стероидами, то и дело направлявший многофункциональное устройство с объективом в их сторону, и сам боится пещеры, но он для себя уже всё решил и держался за это крепко. Он был подл и труслив, распространённый сейчас психотип, дар миру Зигмунда Фрейда, показавшего, что накрутке нет конца, можно толковать самый примитивный вид разума, сколько угодно расширяясь, это также разновидность пропаганды, ещё и сейчас не до конца дошедшей.
На стены здесь превосходно бы легла схема охоты или бегства от грозы, тоже в одну линию, не расширяясь и не делая горлышка. Ему по большей части было безразлично, и это ощущалось как-то странно упоительно, как будто он неуязвим. Ясно, что его конец близок, но надежда ещё осталась, а суперспособность уже проявилась. Ветеран поскрёб грудь через гимнастёрку, поставил лампу на пыльную столешницу.
— Это же секретное задание, это… реальное шоу.
Авигдор с сомнением покачал головой, он слишком хорошо знал подземелья… Неужели же они все, эти раздираемые любопытством литераторы, историки и мальчишки не чувствуют, идя вперёд, что тут прослеживается явная тенденция к предумышлению; дилетанты, не могущие отличить подходящую морфологию от удачной попытки зайти…
Он родился в Иордани в год триумфального выступления сборной Советского союза на Олимпийских играх в Кортина-д’Ампеццо, в семье, отсчитывавшей свою историю от первых шахтёров, строивших город. Один из его предков ввёл в употребление понятие «эоловые гроты». Спекуляции с частной собственностью давно вытеснили их семью из древнего квартала предков, и они жили в добровольном гетто в доме на шесть квартир, который раньше служил приёмной одного из сановников правителя крепости. Освобождение города в 1913-м году изменило многое, распространившийся на время оккупации индемнитет как-то незаметно воцарился надолго, всё вдруг сделалось публичным, даже то, что предполагало обнародование морального падения, словно это трудное время каким-то образом нивелировало носившееся над улицами безнравственное и циничное сверхъестественное существо Елисея. Всех пускали везде, в том числе в подземелья, так он и попал уже в двенадцать лет в подмастерья к трубоукладчику, который прикидывался пейзажистом, а сам занимался тем, что бурил в скалах странные, направленные на некую единую цель ходы, увязывая их весьма прихотливо не с чем-нибудь, а с самим небом. Либертарианская соборность полостей со вскрытой глоткой и небес. Днями напролёт они долбили отверстия для закладки динамита, вечером взрывали и ложились спать в мешки на узких террасах, сначала естественного происхождения, с видом на этот тварный мир, который не так давно в очередной раз отстояли у утраты, потом на глубоких, созданных ими же с таким трудом и уроном для здоровья, но всё равно открытых. Если Европа всегда была мастерской алхимика этого мира, то Иордань — осадком на перегонном кубе, а они — призмой, привлекающей и немного преломляющей свет перед очередным мытьём в проточной воде.
— Время выхода в эфир застало меня за сортировкой писем — пихаю все немецкие в ранец, а остальные расшвыриваю мысками при ходьбе (иногда много курю и расхаживаю по студии и прилегающим помещениям). Много думаю о вас, дорогие радиослушатели, как вы до такого дошли, почему позвали именно меня спасать ситуацию и каким образом именно я могу её спасти? Что ещё могу сделать или что начать делать по-другому, ведь человеческая жизнь отвечает завершённым состояниям далеко не так, как это могло бы быть на иной колее развития и рутины. Так, решено, первое, что нужно, — это изобрести машину времени, отправиться в прошлое и убить Гитлера; второе — отправиться в прошлое и передать самому себе тетради с результатами матчей; третье — добиться закрепления в космополитическом законодательстве понятия «Facade tattoo», они могут быть разные: звезда, месяц, свастика, глаз, крест, подъёмный кран, вагонетка, что-то, пока не заметное, не применимое, но перспективное с точки зрения текстового клише.