На крытый балкон, над которым помещались лишь три прожектора и часовая башня, вышел комендант. Внутри столы ломились от прощального обеда. Священная на три четвёртых пища под серебряными полусферами, вместо тарелок циновки из располовиненных бамбуковых стеблей, через одну в них желе с алколоидом опия. Планировалось обсудить, можно ли обращаться с заключёнными ещё хуже и последовательность какой европейской доктрине это тогда отразит, но его визит спутал карты.
— Прошу прощения, сударь, не изволите ли вы быть господином Бляйбтроем, страховым стряпчим товарищества на вере «Мензурка»?
— Я тут недавно читал в «Медицинском журнале Новой Англии»… или в «Ланцете»?.. нет, всё-таки в «Англии», — не получив ответа, переключился он на Иерусалима, — что с определённого возраста всяким носителем волосяных фолликул выделяется всё больше перекиси водорода, коя способствует раннему выбытию из ума и уж никак не способствует принятию адекватных общему контексту решений.
— Это отсюда появилась поговорка «Седина в бороду, бес в ребро», надо полагать?
— Ну, не из перекиси водорода прямиком, но определённая причинно-следственная безусловно наличествует. Вот, возьмём, к примеру, безумие, ну которое приобретённое, разумеется.
— Даже не знаю, в данном случае я бы по самому его присутствию здесь снижение познавательной деятельности не заключил, — он с сомнением окинул его взглядом.
— Не факт, может, он просто проснулся в поле там за забором и прибрёл к ближайшей системе, которая отличалась по виду от дикой природы. Вот, обрати внимание, ещё и эта отпавшая уже, по-видимому, безвозвратно губа.
— В таком случае, если я верно понимаю, к чему ты клонишь, не вполне выйдет использовать его авторитет.
— Ну если только мы прикинемся его внуками или племянниками и осязаемо выразим необходимость проводить во избежание разных…
В этот миг комендант там вдалеке медленно поднял обе руки, дёрнул за верёвку, над лагерем сделала дугу сигнальная ракета — резала глаза на общем сером фоне.
Из ангара высыпали женщины в платках и выданных пальто с чужого плеча, выстроились полукругом перед новой растяжкой проволоки, теперь она находилась под электрическим напряжением, по команде цыгана, этого демонического симпосиарха, начала одна и все подхватили какую-то мантру, из-за бань маршем вышла колонна надзирателей в парадной форме тайлинской армии, поймали строем прямую перед комендатурой и правой рукой из левого кармана синхронно взвили коричневые платки, снова спрятали и снова взвили, с другой стороны из-за дома охраны навстречу им хромало шестеро заключённых, четверо несли брус, короткий и толстый, двое — длинный и тонкий, образовали круг на площади, кинули в центр, это оказались часовая и минутная стрелки, охранников уже стало человек шестьдесят, чувствовалась рука, репетиция, которую бы кто-то точно заметил, всё закрутилось несоразмерно, и такой континуум многих бы покалечил, здешние власти как бы говорили, что они против возвращения, женщины тянули религиозный гимн, и там по тексту всё только начинало развиваться. А здесь одна бесконечная пора, безболезненно протекающая, по проволоке бегут искры, тучи находят и рассасываются в ускоренном темпе, речитатив у бедняжек всё быстрее, индикаторы отмеривают месяцы, рассвет длится пять секунд, закат — семь, это красные всполохи на инфраструктуре лагеря, то никого нет, то вокруг группы людей, озарённые вспышками, призрачный снег, призрачная листва, земля трескается от засухи и смягчается под ливнем, сооружения ветшают, а он никак не желает понять, что ему здесь не рады.
Глава двадцать первая
Больше мотай, меньше кивай
Они летели на VC-54C, «Священной корове», только из-под Рузвельта, им ещё всё было пропитано, спальня и лифт для инвалидного кресла, по крайней мере. Он катался на нём полпути до Ацуги, где требовалось перекинуться парой слов с Дугласом Макартуром, тот голым по пояс ходил вдоль побережья в Шигасаки, в некоторых местах заминированного, смотрел на океан, но вод его не касался.
Внизу покоился мир, уже почти остановившийся, так казалось после всех капитуляций. Никто уже не бежал в сторону людей напротив, планета привалилась отдышаться, чуть сместив орбиту, а если это так чувствовалось над океаном, то какое безмолвие станет засасывать их над Евразией. Чем ближе к Европе, тем больше вырастал риск штопора, над местами, где ждали процесса ненавистники и активисты. Эти люди жили только небезразличием, поймают недалеко от земли, пробегут по инерции, швырнут на брюхо, если будет шасси — завернут внутрь или оторвут, закладывая в этот жест символический посыл в несколько этажей, ну самый очевидный, что отсюда так скоро им не улететь.