НО2 пожелал приобщить к материалам дела свой дневник, который прихватил в Нюрнберг, куда он записывал чёрные мысли и извращённые впечатления от прожитого дня. На его вопрос, какой порядок он нарушит, если приобщит, председательствующий ответил, что общемировой, что трибуналу не сообщено, какие именно из записей имеют отношение к рассмотрению данного акта бесчеловечности. Тут же, несколько сбиваясь, он пояснил, что именно из его макабрического сборника к делу пойдут записи сразу после Потсдама, когда его едва не свели с ума частные консультации с руководством страны.
— Ensuite, cela affectera même l’ordre du service de garde à Nuremberg [381], — отрезал председательствующий, отказывая в удовлетворении ходатайства.
Рассуждая с самим собой обо всём этом, он даже начал думать о том, не притворяется ли Трумэн и не симулирует ли чрезвычайные свои муки, коих в действительности нет вовсе, либо они сильно преувеличены, ведь он даже не объявил голодовки, не третировал заседания нарочитым молчанием и не призывал к тому же своего подчинённого.
— Avez-vous lu l’avis d’expert, dont des copies vous ont été fournies à l’avance [382]?
— As far as I could [383].
Один переводчик держал листы, второй светил лампой, ожидая нападения пауков, исконных обитателей этого зала, то и дело направляя свет не в то место.
— Et Vous [384]?
— Almost not [385], — с вызовом.
— Conclusions, s’il Vous plait [386], — слушатели встали на старт, вперив острия в чистые линованные листы.
— Let me first call to the court the expert who wrote the report and ask him some questions [387], — тоном, говорившим о том, что он тщательно продумал эту линию защиты.
— Oh, donc vous ne vous êtes pas encore réconcilié? Eh bien, cela peut être envisagé [388].
Стали соображать, откуда раздобывать его сейчас. На обследование здания вышли патрули калмыков, снабжённые словесным портретом. Привычные к интерьерам страны советов, учреждений её либо пенитенциарных, либо промежуточных на пути к тем, про Америку они раньше почти не думали, но теперь, будучи в Европе, невольно пропитывались веяниями. Запад, понятное дело, загнивающий, но пропаганда как таковая ими тоже обнаруживалась и фиксировалась. В казарме, тихо, почти чувствуя себя интеллигенцией, обсуждали это, так что понимали — всё немного сложнее, они это повидали вместе с миром, и начинка храма правосудия во время поиска эксперта была им не совсем отвратительна, хоть строили его и капиталисты.