Не обошлось, надо думать, без четырёх стихий, ста двадцати подстихий и прочего подобного, ими-то они и должны козырять при встрече, ну а чем ещё? Да всем, Теофельс, всем, что у него преобразование генотипа — ясно, только вопрос: при воздействии внешней или внутренней саванны? Что, иными словами, за сверхпострадалец мутагенеза? Сразу появляется образ, до того рельефный и светлый — аж глазам больно. Разноцветные кумарины, первобытная пастораль, скалы не изрыты, к цвету не придраться, чтоб кто-то примял лубяное волокно — да откуда? разве что сель стронется со склона, они-то сразу были. Ну, резюмируя, се только-только сотворили, в атмосфере на ста километрах ещё носятся эссенции, прихорашивая мир, такие дымчатые конкременты со шлейфами, если биссектрисы их путей пересекаются, то это место переливается чем-то более ярким. Здесь остаются люди, это уже договорено, и в том числе такая вот таутомерия, изначально чуждая основной массе, поскольку неподражаема, и задача, но в чём она ютится, он точно не знает, а тогда бы, надо думать, знал.
Сам натяг материи тьмы, рассвета, серого дня всё более звенящ, нерв такой, что лучше бы не лазить за пазуху. За эти тридцать лет развилась как машинерия, так и терпимость к уделу, жребию. Прогресс во всех сферах. Иглы на раздвигающихся и схлопывающихся головках, которые крутятся, и крутится сама по себе каждая игла или сверло, или накидные ключи с лезвиями на выезде, способные под шарниры человека. В конечном итоге всё в него и направлено, к глазам, к тестикулам, в ткани.
Порой в небе над лагерем завязывалось нетипичное явление, на которое никто особенно и не смотрел. Смерчи из блистающих точек, надо полагать звёзд, срубали плоскости друг друга, складываясь в фигуры, являя красные и фиолетовые жилы. Метеорологические эффекты самые редкие, их копии, чтоб только подвести. Это кто-то из богов подносил банку горлом вниз и наполнял исходящим снизу эмоциональным разносом — клочья почти материальные. Треугольники плазмы с бахромой медленно поднимались с высоты человеческого роста и сливались с грозой среди сияния. После концентрации труд, после труда смерть, дальше градация пока в тупике, но будет продолжена с приходом новых возможностей. Ко дню смерти последнего узника там, среди поля, будет стоять набор микросхем в алюминиевом корпусе, а робот на гусеницах, переделанный из возвращённого марсохода, станет выдвигать и задвигать полку для диска.
Таким Т. снился их лагерь, но в то же время брали сомнения, что-то вроде «Двадцать лет спустя» при более рассеянном взгляде. Он шёл ночью, осторожно, выглядывая из-за углов зданий, просматривая места перебежек. Просеки были освещены необычайно яркими и широкими кругами света. Дуговые лампы на вышках, на месте колючей проволоки, ограждающей строительство нового лагеря, стоял высокий кирпичный забор, и за ним тоже вышки с прожекторами эпохи выборочных и искусственных освещений. Остановился в тени нового кубического здания, подпёршего строившийся ими бивуак, вдруг впереди послышались шаги. Это оказался надзиратель, только какой-то осторожный, возможно, в будущем всё наоборот и принято бояться заключённых. Всё время оглядывался, скользя по краю жёлтых пятен, возникая то тут, то там. От системы барака практически отказались. Почти всю площадь занимал деревянный помост, дальняя стена была заставлена тонкостенными кассами на одного, внутри каждой имелась ваза с подводом труб, а сливалось всё, похоже, в их яму. Толстокожий к паранормальным феноменам надзиратель, не замечая его в упор, стал разоблачаться. Мундир, брюки, сорочка, сапоги и портянки, аккуратно сложил каждую вещь и отнёс стопку в дальнюю кабину. С торца помоста отодрал одну из длинных досок, с другого края оставшуюся на гвоздях. Лёг на живот и заполз в яму. Всё осветилось изнутри, демонстрируя струны развернувшегося века: тайны, дерьмо, энтузиасты и наука.
В коллекторах отдохновенье. Бетон лежит фрагментарно. Черви стремятся прочь из чёрной земли, заслышав колебания, а надзиратели думают, что их манит свет фонаря. В основании всего одна труба и возможность её обслуживать, передвигаясь на четвереньках, мимо ответвлений к службам. По схеме канализации со спецификацией диаметров можно построить карту лагеря и заодно побега. Эти невидимые токи дерьма и сообщали заведению реальность, они такой своеобразный локомотив в уходе от гротеска. Те из персонала, кто был здесь, на поверхности, изменились в лице, а кто затыкал руками протечки, с атрофированным обонянием, вообще исполнились одержимостью, испытав облегчение напополам с новой верой в фюрера. Дерьмо бежит, дерьмо, сливается в реку, и с ним тиф, заворот кишок, иные формы жизни, тяжёлые мысли, так и лезущие в голову на толчке. Сброс начинки в общую всему рейху топку, его какашка бок о бок с какашкой Гитлера, единосущность, карьерный рост, правильные организационные выводы, чего точно не окажется в пропаганде, такой трансформации нет, чтобы это преподносить, табу на процесс… Самая связанная с мозгом мышца, устроенная дико продуманно, распускает свои воли, и чугунные тубусы вновь промыты, скаты блестят, дело живёт.