Какой-то немец на фасаде МВД, весь в альпинистской амуниции, узнал его, сказал своим, кто это там стоит скромно на углу в составе делегации, и они обматерили его на своём, никого не посадили. Другой раз на его пути не оказалось двенадцати люков, а там внизу было так оживлённо, что Берия заинтересовался, подумав, что расширяют коллекторы, ну его и послали, а когда он велел охране лезть их ловить, опять послали, и никого не посадили. На другой день он выехал на Красную площадь на автомобиле, с неё выкрутил на Ленина, ехал, смотрел в окно, водитель сигналил саночникам, те что-то говорили, но он не слышал, вдруг перед автомобилем выросла старуха и ударила палкой по капоту, офицер НКВД потянулся к рычагу, выводящему из радиатора пулемёты, и тут им на крышу упал остроугольный кусок рустики в несколько слоёв, фасад здесь начали обкладывать ещё при литовцах, на них не упало, на этих бездельников, советских граждан, спешащих в кино, не упало, а на ласточку Берии упало. Он сидел ни жив ни мёртв, перед глазами уже добегали маркировки самолётов, лица инженеров, ходящих под Курчатовым, виды Семипалатинского полигона, коричневая земля вдаль, на ней султаны травы, зона, открытая Арктике и заставленная от Индийского океана горными системами Азии, чёрные входы в бункеры, иглы четырёхэтажек без окон, странные конструкции из бетона, цельнолитые, инопланетные артефакты, упущенные или оставленные здесь намеренно, в знак скорби, или поднявшиеся из прерии, когда в радиусе десяти километров образовалась воронка, казахская степь убивала и зимой, и летом, никакого пепла, никаких руин, всё просчитано и веет окончательной для жизни технологией.
На другой день его не нашли утром в номере. Тайно прочесали город и обнаружили у полузаваленного входа в галереи на краю немецкого кладбища на Мясницкой.
Если расположить слова по мере убывания частоты употребления, то частота повторения каждого слова окажется обратно пропорциональной его порядковому номеру в списке, это сопровождает мой излёт жизни. Попрошу заметить, не наш, думать, что наш, было бы неверно. Однако через Текст мы идём вместе, иногда через стенографию, иногда через сноску, через молитву и сшибки шрифтов, но это всегда машинопись. В глазах рябит, мотивация сразу уничтожается, а если посмотреть налево, то херится, так и написано, допустим, у обывателя на лбу, и это он не в «Кто я?» играет, ушёл из подвала с выбитыми проёмами на мостовую, где их кружку, арт-клубу или тайному обществу вольно собираться. Чтоб было зафиксировано на носителе, это непреложно, прочее варьируется, то автономная реальность, подразумевающая, что мы попали сюда из другой автономной, то моральный характер выпячивается, то прагматическая установка. Окружающие коммуницируют со своим создателем, и это не Сталин, не Бог и не их галлюцинация, даже не внутреннее я, Супер-Эго, одно сплошное самонаблюдение, тогда не особо видно, что они пишут на себе. Их с трудом строят какими-то официально-деловыми стилями, руководят ими же и всякими там нюансами те, кто осмыслил ситуацию чуть раньше.
Была ли текстом Вторая мировая? Затрудняюсь ответить, по мне, так после Дрогобыча точно. Не исключаю, что данный конфликт, просчитанный, мог быть перекрёстком, переходом с Ветхого завета на Пураны.
Красноармейцы летят к нам со всех сторон, поскальзываются после ледяного дождя этой ночью, некоторые остаются лежать и стонать, у них открываются старые раны, душевные напоминают о себе, проносясь в голове длинными предложениями из швейных игл, не имея, само собой, законченности, а потому без той пресловутой автономности. Когда их уносят, среди грязного песка остаются лежать протезы, бессильные что-либо поделать руки и ноги, бандажи, увенчанные пенисами в усреднённом состоянии, но большинство выхватывает у меня ручки кресла и взглядом спрашивает, куда, я худо-бедно даю понять.
Нам везде по нуждам расследования, даже этот непреложный процесс являет воссоздание, то есть шагом раньше некий вид распада, а скорее всего уничтожения. Понятие «демиург» всегда, на мой почин, вмещало в себя чересчур много универсалий, слишком широкие полномочия, и вот теперь толкающая его сила или ведущая под руку меня выглядит то как полощущаяся на ветру шинель, меня и моего подопечного знобит, то тиски, то клювы от качки голых ветвей и разницы между экваториальными и полярными районами, то как бьющий из-под дороги столб знаков. Бывает, что сопровождает звук, чаще это имена, из будущего, надо полагать, или из очень далёкого прошлого, времён, когда Аркадия граничила на западе с Элидой, на юге с Мессинией и Лаконией, на севере с Ахайей и на востоке с Арголидой, Флиунтом и Сикионией, а та лежала между реками Ассоп и Гелиссон, пляжи которых иногда, после тайфуна, усеивало монетами с чеканными химерами.