Он остановился, хлопнул себя по лбу, попав по рубину.
— Я же ещё в прошлый раз забыл у вас свою трубку.
— И вправду, я нашла её на консоле. Иако је ово прилично сумњиво.
— Что именно? — уже через плечо.
— Лула, уж слишком тебе идёт такое.
— Я сейчас, не ждите, я догоню, — прозвучало ненатурально.
День и с ним солнце над долиной шли к закату. Сёстры вернулись домой затемно, одна весь вечер декламировала стихи на сербском, забравшись с ногами на алтарь, вторая листала книги. Он, хоть и давно не спал, сидел под звёздным небом и беззвучно шевелил губами. …сравнительная анатомия превращается в промысел, желание испить молока — в иерархические классификационные системы, ходкие книги идут в печать по глобальному плану; он всё это хватал на лету, считывая признаки, и мысленно давно уже отправился в другое место, поскольку переход экономики, а от неё теперь танцевали все, в назревшую фазу капитализма будет знаменован столкновением сил столь чуждых всему прежнему, что хранить ему станет нечего, только лист, не несущий больше никакого смысла. Казалось, что он порой переводит это в «священное делание», приходилось тяжело без взгляда со стороны. Иногда накатывала некая извращённая форма служебного рвения, и прогнозы превращались в истории. Хотя, казалось, они были вполне литературны и обладали в своей основе явлением, открытым им для себя недавно; Деукалайон понял, к собственному стыду, что этим проникнуто множество книг, которые он читал, — комичностью.
На худощавой щеке сморённого сном Деукалайона мог бы поместиться краткий пересказ Нового завета: общеаттический диалект, так себе откровения, Мураториев канон и документальная гипотеза. Он проснулся над книгой и ловко бросил через себя читанный накануне текст на полку, вонзив с краю, чем оказал изрядную услугу, натурально поставив в один ряд с людьми, привыкшими к критике.
Там имелись: Василий Анкирский «Противодействие арианству», Присциан «Ода императору Анастасию», «Грамматика» Элия Доната, девять томов о правах, судах и законах чешской земли Корнелия Викториана, «Толкования на Вергилия» Мариуса Сервия, «Георгики» и «Энеида» Вергилия, Плутарх «Против Калота», «О видимом на диске луны лице», «О позднем наказании безбожника», критика и пояснения поэм Гомера Аристофана, два труда Люция Апулея, «Апология» и «Метаморфозы», «Утешение Философией» Северина Боэция, «Приискание» Виатора Замека, «Дикая прачка» Марии Анны Шикльгрубер, «История моих бедствий» Петра Абеляра, «Эрек», «Клижес», «Рыцарь в тележке», «Ивейн», «Сказание о Граале, или Персеваль» Кретьена де Труа, «Виллегальм», «Парцифаль» и полный «Титурель» Вольфрама фон Эшенбаха, «Граф Луканор» Хуана Мануэля и «Абердинский требник».
От чего он всегда избавлялся, так это от книг со штампом Чертковской библиотеки, отпускал их вниз с хребта, они скатывались по ту сторону, но всё равно норовили явиться поветрием подьячие библиотеки, взвод которых, кажется, стоял в Гурзуфе. Иногда с ними случались странные и абсурдные переговоры через очень толстую стену, коса находила на камень, сёстры в эти моменты как по волшебству отождествляли себя с монастырём, словно глава дипломатической миссии с Родиной, а переливать из пустое в порожнее они умели и любили, как никто.