Отнеся пакет в почтовую контору, Л. возвратился в гостиницу, где нанимал дешёвую лакейскую комнату, сел, извлёк из внутреннего кармана трепещущий серебряный лепесток. Языком и глотательным рефлексом ввёл в гортань. Сидел несколько секунд, глядя в окно, вид из которого заранее не продумал, там была только кирпичная стена. Потом попытался вдохнуть, но не смог. Налился синевой, подтянул руки к горлу, хоть и предупреждал себя, когда решался… Потом ещё смотрел перед собой с половика, с неким извращённым удовольствием вспоминая, как осадил тогда этого Шальнова. Вам известно, что когда появился сифилис, англичане сразу стали называть его «французской болезнью»? Нет? Разумеется. Тогда, разумеется, вам неизвестно, что французы тут же стали называть его «итальянской болезнью». Русские решили звать «польской». Поляки — «турецкой». Турки — «христианской». Голландцы — «испанской». Ладно, дам вам шанс. Какой страной пометили сифилис китайцы?
— В первую неделю надлежит вспоминать culpas mundi [111], вперемежку с собственными, что для многих одно и то же, сомнительное занятьице, но однако же. Например, зверства испанцев в Америке, представлять тамошние ужасы, но не как ужасы, тут помогут джунгли, а упорно размышляя вообще о грехе, абстрактно, но в лице испанцев, после чего потребно воскресить что-нибудь из своего, но, поскольку мы не на исповеди, а я подошёл к границе собственного опыта, умолкаю.
Будучи вне затвора, конечно, они больше ориентировались на общественность, тут сразу же била в глаза патология основателя — загнать всех в паству и той манипулировать, безоглядно, как и сам он скатился к этому. Accipiendum est [112] — если, конечно, это на пользу церкви, — вероятное за достоверное, и это уже само по себе обоснование… ну то есть оно где-то здесь заключено, надо искать; казус, что поделать, индетерминизм. Pugnatores Loiolaei [113] пойдут дальше, давя на надобность межхристианских отношений, мол-де есть механизм, мы его знаем, вот мы какие, а вы говорите, интерпретаторы, крючки и: в мире не господствует случайность.
— Во вторую неделю, вдоволь навспоминавши, надлежит взвить со дна всю земную эпопею Иисуса, тут, я разумею, тоже не нужно погружаться. Кстати, готова ли моя яма?
Вчера вкопал последние три.
— Хорошо. Проводишь только.
Разумеется. Брат Серапион, разрешено ли будет спросить?
— Давай.
Почему именно яма?
— Заключил пари не с теми людьми. Ну так вот. На третьей неделе ты умираешь вместе с Иисусом, а на четвёртой, как понятно, воскресаешь. Брат Игнатий настаивает ещё и на вознесении, в ту же четвёртую, но тебе это уже не нужно. С тебя довольно и воскресения. Кстати, не забудь привязать к ногам нечто тяжёлое. Однако помни, нет воскресения без смерти.
Брат Серапион, разрешено ли будет спросить.
— Давай.
Что значит «иезуит»?
— Вы здесь что, не слыхали об иезуитах?
Я как будто слышал нечто такое, но до конца так и не понял.
— Это называется, что ты просто не понял.
Они шли вдоль правильного нагромождения булыжников, глядя вдаль, оба в капюшонах, со спрятанными в рукава кистями.
Я позволил себе устроить… за пределами. Внутри сложно, чтобы никто…
— Да без разницы.
Справа из-за келий открылась вся церковь, на высоких ступенях стояло несколько мысленно беседовавших послушников. Монахи выходили в открытые в этот час ворота по дороге, которой из Мюлуза прибивало продукты и худые вести. Вскоре они свернули с неё и пошли полем к небольшому перелеску в ста шагах левее.
— И помни вот что, раз ты тогда будешь уже внутри заговора. Если к тебе когда-нибудь явится человек и попросит помочь с фейерверками, сочти его ближним.
Склонившись в глубоком поклоне, он отвернулся и быстро засеменил в сторону монастыря. Серапион скинул с головы капюшон, несколько минут собирался с мыслями над ямой, потом, раскинув руки, упал.
Если тогдашних то Генриха VI, то Эдуарда IV, в зависимости от ситуации, делал Ричард Невилл, шестой граф Солсбери и шестнадцатый граф Уорик (по праву брака), то самого Ричарда курировал Эмеринциан, а кроме него Уильяма Крихтона в Шотландии, Педру Коимбрского в Португалии и Эдвига Абсена, епископа Роскилле в Дании. Он избрал для себя стезю делателя делателей королей. Сам себя он называл (по большей части в одиночестве, однако и в редких письмах отцу) криптократом, как его дед был криптоалхимиком, отец — криптозаговорщиком, один брат — криптогуманистом, а второй — криптоотцом Николая Коперника, что равнозначно квазикриптоотцу гелиоцентрической системы мира, что равнозначно квазикриптодеду начавшихся тогда и с каждым годом делавшихся всё более понятными пикировок с богами.