– Добрый… доброе… утро? – он безуспешно пытался сориентироваться во времени, поскольку ярко освещённые окна королевского дворца его пока устраивали мало, так как казались, как и всё прочее, ни к чему не обязывающими, только что нарисованными декорациями.
– Hi, boy! Как спалось! – на каком-то уже совсем ни с чем не увязывающемся сленге приветствовало его изумрудоглазое создание.
– Ничего… – пробормотал Сам, в довершение всего узнавая в загадочном существе девушку, делавшую миньет на его кухне.
– Бой в шоке! Мы – совершенство! – Нинет протянула в грациозном изломе руку для поцелуя.
– Да… пожалуй, – целуя изящное запястье, приходил в себя Сам. – Но мне сказали… Позвольте… Милая леди, не знаете ли вы случайно, где находится принцесса?
– На данный момент, мой юный друг, принцесса находится перед вами! Если вы осмелитесь утверждать что-нибудь иное, не говоря уж обратное, то я либо расплачусь и у вас разорвётся сердце, либо прикажу отрубить вам голову, что тоже будет весьма и весьма презабавно!
– В таком случае – мои действия? – Сам окончательно возвращался в сознание из-за отсутствия принцессы.
– Бой – лапка! – взвизгнула в восторге Нинет. – Будешь послушным – будет шоколад и шарлотка! Будешь есть?
– Буду! – настроение пропало. Аппетит появился.
Обширный стол ломился от яств.
– Для кого? – кратко спросил Сам.
– Для тебя, конечно! Любимый!
– Навряд ли всё это в меня вместится! Сид, не поможешь? – обратился Сам к Лэмисону.
– Можно… – неспешно поднялся со ступеней Лэмисон и присоединился к трапезе.
Он-то собственно и показал, как надо рубить и как рубили в сказочные те времена. Жареный поросёнок был у него лишь на третье, а бочонок вина, стоявший перед ним, был не первым и не последним. Сам был куда спокойней в гастрономии. После полбарашка и трёх бокалов очень тонкого, истинно королевского вина, аппетит вежливо попрощался и ушёл, настроение вернулось.
Рядом щебетало злато-огненное сокровище, норовя всё время прижаться чем-нибудь нежным к Саманту. Вдобавок музыкант оказался на редкость приятным собеседником: за время трапезы он вполне спокойно не произнёс ни одного слова.
– И что теперь делать с ним? – обратился Сам к Лэмисону по окончании обеда, имея в виду сверкавшее изумрудами глаз своих горячее счастье приключившееся у него.
– Вариант лишь один, – спокойно посмотрел в одному ему видимую даль музыкант.
– Фу! Геи! Оставьте меня! – в восторге заругалась Нинет на спешно выученном, а потому не до конца понимаемом и ею самою наречии.
– Хорошо! – вздохнул Сам и поцеловал Нинет в приоткрывшийся чувственный рот. – Чего изволит ласковая принцесса?
– Ах! Ласковая принцесса! Да ну конечно же это я! Как я только раньше не догадывалась! Конечно же, Поцелуй Принцессы! И Перуанские Качели, пожалуй, ещё!
– О, Господи! Уверены ли вы, милая леди, по крайней мере, в Перуанских Качелях?
– Никакая я не милая леди! Я – ласковая принцесса! Уверена, само собой! Можно!!! – и Нинет откинула подол платья.
– Боже мой! – не удержавшись, воскликнул Сам. – Вы прекрасны бесспорно, милая девочка, но эпилированный лобок в ранние века, да ещё в настолько сказочном королевстве – я думал, что такой нонсенс встречается лишь в фильмах с острым дефицитом профессиональных актёров!
– Дурашка!.. – умильно улыбнулась Нинет. – Пленять ведь брила бездарно-двадцатый век! Атакуй!
Сам приложил язык к горячим губам и почувствовал, что действительно исчезает всякая разница в пристрастиях, стоит лишь зайти несколько далее и более глубоко.
…С трудом оторвавшись, чтобы вдохнуть, от влаги схожей с морской, Сам выдохнул: «Курт, помоги!». И ещё раз нырнул с головой в начинавшие вздыматься и стонать нежные пучины. Нинет вскрикнула и закатила глаза от крутого напора на её осаждаемый бастион. Животик Нинет начал размеренно вздрагивать, а веки полуприкрылись в преддверии наступающего восторга.
Лэмисон подошёл и, обняв сзади за талию постанывающую Нинет, поймал ртом её тонкие губы и жёстко всадил в поцелуе язык в её ротик. Глаза Нинет вспыхнули подобно маленьким изумрудным солнцам, а зубки чуть прикусили продерзкий язык. Лэмисон чуть сжал, бурно вздымающуюся в декольте, грудку Нинет, и Нинет больше не выдержала. На язык Саманта обрушился целый поток её горячих влажных эмоций. В этот раз только крепкие двойные объятия удерживали Нинет от неминуемого падения, трепет пылающих чувств колотил безжалостно её тело, оно билось и рвалось из рук Саманта и Лэмисона, сама же Нинет пленённым ротиком в состоянии была издавать лишь почти жалобный вой… Когда этот трубный глас её посетившей виктории стих, и стан её перестал извиваться в конвульсиях, сильные руки отпустили Нинет, и она обессилено опустилась на мягкий под ней пылающий ворс ковра…
Нинет отсутствовала в любой из реальностей достаточное для того время, чтобы по очновении, с трудом раскрывая веки над озёрами стихшего пламени, убедиться в том, что Самант с Лэмисоном беспечно сидят за столом, продлив своё питие в ожидании её, Нинет, прибытия с чудесных высот. Пошатываясь и придерживая края местами спадающего в беспорядке платья, Нинет подошла к столу под внимательные взгляды обоих источников её наслаждения, чуть дрожащей рукой приподняла, как по мановению волшебной палочки возникший перед ней, бокал из рук Лэмисона, сделала маленький отрезвляющий глоток вина и произнесла:
– А теперь Перуанские Качели!
Сам, делавший глоток вместе с Нинет, чуть не поперхнулся и не выронил свой бокал… И даже Лэмисон приподнял в удивлении бровь.
– х..Хорошо! – собирая обратно в себя все запасы решимости, сказал Сам. – Нинет, вы, определённо, валькирия!..
Он отвёл немного в сторону от стола, теряющую по дороге остатки одежд, Нинет и сел перед ней на ковёр. «Прошу вас, миледи!», произнёс Сам, указывая на свой вздымающийся пик. Всё же слегка взволнованно от первого знакомства с мужчиной, Нинет завела глаза к сверкающему потолку и осторожно опустилась к Саманту на колени, скользнув своей бархатной шкуркой животика по мохнатому прессу Сама. Меч из будущего легко вошёл в подрастрепавшееся горячее лоно Нинет, но был тесно сжат его доселе не потревоженными стенками и развернулся во весь объём. Сам поцеловал Нинет в грудь и, кончиком языка поднявшись по шейке к губам, приник к пылкому рту и стал несильно покачивать неугомонно-страстную вакханку за бёдра. Нинет устроилась донельзя удобно и предел её чувств уже вновь забрезжил где-то вдали, когда Сам оторвал на миг губы от её захлёбывающегося в неге ротика и попросил, обернувшись к Лэмисону:
– Если помните, друг – «Paint it black»!
Лэмисон на минуту задумался, напряжённо соображая.
– «St. Rolling»? – переспросил он, видимо что-то обнаружив в море музыки в своей голове.
– Почти что!.. Сумеете?
– Просто!
– Прошу вас, друг!
Лэмисон встал и подошёл к ним, а Самант уже опрокинулся на спину, увлекая вслед за собою в возобновлённом поцелуе Нинет. Лэмисон сбрасывал одежды ещё, когда Нинет уже позабыла о нём и утратила из виду, в упоении ёрзая всем своим мягким животиком по всё более каменеющим рельефам Сама. А положа руку на сердце стоило признать, что Нинет о Перуанских Качелях не знала ещё пока ничего, кроме заинтриговавшего её названия, которое она встретила, в спешке обучаясь суррогат-языку двадцатого века. И полной неожиданностью для неё было прикосновение горячего пика к её нежно-розовой маленькой глории. Нинет замерла, не понимая ничего, и её язычок перестал завязываться в морские узлы с языком Сама. Лэмисон мягко качнул бёдрами и оказался немного внутри тут же взорвавшейся жаром тёмной пещерки. Горячая волна прокатилась по телу Нинет, она вскрикнула, отняв губы от Саманта, приподняла голову, взглянула Саму в зрачки своими взбесившимися изумрудами и вновь припала к его рту, на этот раз сама пленив его в объятия своих губ. Лэмисон осторожно продолжил движение, путешествуя в неповедную глубь юной фрейлины, Нинет до предела ужесточила и активизировала свой язык.