«Педагогами разных стадий обучения становилась значительная часть отбракованных аспирантов и докторантов. Тех, которые в отличие от отбракованных на всех предыдущих стадиях не подвергались ликвидации.
Не ставшие мудрыми, вследствие чего не допущенные к научной работе, позволяющей добиться славы и авторитета, считали себя глубокими неудачниками. А потому почти всегда ненавидели ту работу, из-за которой их оставляли живыми.
И с ней тех, кто был им поручен. Притом, что именно ими решалась окончательно дальнейшая судьба каждого ученика, хотя те совершенно не знали о последующей ликвидации отбракованных. Не так уж редко не в соответствии с объективными результатами успеваемости, фиксируемыми учебными программами компьютеров. И получалось, что вместо наиболее способных переходили на следующую стадию сумевшие каким-то образом расположить к себе педагога: льстецы, ябедники. Что является причиной постепенного снижения общего интеллектуального уровня становящихся «мудрыми».
А теперь о самих учащихся: какими могут и, потому, становятся они при такой системе, когда каждый отдельный из них является лично никому не нужным? Когда с самых ранних лет может рассчитывать лишь на себя в условиях, когда он никем не защищен от столь нередкой жестокости окружающих его? Педагоги своим безразличием поощряют его быть тоже жестоким — и таким он уже остается и дальше.
Поневоле в таких условиях вырастает эгоист на всю жизнь. Он не сможет радоваться чьим-либо успехам — только своим: чужие вызывают у него зависть и ненависть. Не рассчитывая никогда ни на чью помощь себе, не станет и сам никому оказывать её.
Современный мудрый и не делится ни с кем своими идеями и соображениями, боясь, что кто-то еще воспользуется ими. Тщательно скрывает результаты работ, пока не зарегистрирует их. Оценка их даст ему возможность уменьшить свой номер или даже перейти в более высокую группу: удовлетворить своё тщеславие, почувствовать своё превосходство над кем-то. Поэтому-то совершенно исчезли прежние совместные обсуждения, широкие дискуссии, во время которых рождалось столько плодотворных идей.
Но можно ли удивляться этому, когда оно культивируется с самого детства: существованием занимаемых каждым номеров? Когда всячески поощряется стремление — не важно, какой ценой — опередить другого?».
Во что превратились мы, кичащиеся своими научными и техническими достижениями мудрые? Подчинившие себя и всё вокруг цели, которая ложно понята как единственная оправдывающая существование мудрой жизни во вселенной. Только наука и кажущаяся всесильной власть разума.
А, по сути, ставшие всего лишь живыми роботами, лишенными иных чувств, кроме разъедающего сознание тщеславия. Утратившие все прежние духовные богатства; забывшие, что такое красота. И многое другое.
Прилет землян напомнил нам обо всём этом. О музыке, прекрасных картинах, замечательной литературе, театре. Красоте нашего жилища и одежды. О физической красоте мускулистого мужского тела; влекущей красоте женского лица, фигуры, груди — того, что сохранилось от былых людхов только у примитивов и примитив.
Что ждёт нас, если мы, ушедшие, в отличие от землян, слишком далеко по гибельному пути, не осознаем всю ошибочность творимого сейчас? Не остановим разрушительный процесс уже почти на краю? Если начавшийся научный регресс, обнаруженный Лимом, не сможет остановить приближение к нему, и возрастающее совершенство роботов продолжит повышение требований к способностям мудрых, становящихся всё малочисленнее? Искусственный интеллект роботов тогда догонит человеческий, и они могут исчезнуть совсем.
— Надеюсь, эта патетическая нота твоего нетрадиционного выступления является заключительной? — снова не выдержал тот же судья.
— Не сметь! Я сказал: не сметь меня перебивать! — прикрикнул на него Конбр. — Я лишь изложил диагноз болезни, которую срочно необходимо лечить. Сейчас изложу, как. Нравится или нет: но выслушать придется.
Годится ли то же лечение, что применили земляне, первыми поставившими диагноз? Не совсем, конечно: мы слишком давно прошли их стадию болезни. Они еще не дошли до умерщвления отбракованных и использования исключительно потомственных «неполноценных». Поэтому отмена отбраковки у них лишь восстанавливала человеческие права этих их примитивов.
У нас отмена отбраковки сохранит в первую очередь потомство мудрых. Отбраковка примитивных, проводимая в самом раннем возрасте, несравнимо меньше в процентном выражении. А первых, как уже говорил, сразу спасается около 400 миллионов.
Отмена отбраковки будет иметь и другие положительные последствия: огромные. В первую очередь в системе образования: потому что педагогами станут те, для кого их специальность, как положено, будет собственным призванием. Именно они, а не отбракованные докторанты и аспиранты, озлобленные тем, что не стали мудрыми: ненавидящие свою профессию и, с ней, учеников. Те, кто сменят их, будут, несомненно, относится к ним иначе. Стараться всячески способствовать достижению ими успехов в учебе и воспитанию положительных качеств, не менее важных, чем знания: доброжелательности, терпимости, коллективизму.
Чтобы, получив полное образование, думали о самой науке, а не об обретении личной славы. Не таились, как нынешние, друг от друга: дружно обсуждали со своими коллегами возникающие общие проблемы, участвовали активно в творческих дискуссиях. Наверняка, даст это огромный результат: остановит наступивший регресс — уже без угрозы исчезновения человечества.
Но всё это может быть прочно гарантировано только рождением детей в семьях. Окруженные любовью родителей, они уже не будут напоминать одиноких зверенышей, которых третируют и унижают нынешние педагоги, распускающие не так уж редко и свои руки. Поэтому возрождение семьи является непременной социальной необходимостью.
Необходимо будет также как можно скорей вернуть в нашу жизнь забытые ценности. Пусть опять войдут в неё искусство и радости любви и дружбы. Пусть станет она веселей и ярче.
36
— А теперь послушайте одного из тех, кто уже не хочет, чтобы их продолжали убивать. Сними маску, Горгл, и скажи им об этом.
— Горгл? Не мудрый — подлежавший ликвидации? — взвился один из обвинителей, бывший младший децемвир. — Как посмел недолюдх явиться туда, где место лишь мудрым? А впрочем, хорошо: на этот раз не уйдет от положенного.
— Не советую пробовать, — предупредил его Конбр. — Забыл, что справляемся с любым роботом? Так что не пытайся.
Но бывшего децемвира уже было не остановить: нажимал на радиобраслет. В зал ворвался робот — устремился к Горглу. Но вдруг застыл: Горгл поразил его импульсом излучения своего аппарата.
— Убедился теперь? Вот так же сможем справиться с ними дальше, — крикнул он децемвиру, срывая с себя маску. — Вы ничего со мной не сможете сделать: я заставлю вас выслушать меня.
— Говори, Горгл: они будут слушать тебя.
— Да, я один из тех, кто уже не хочет, чтобы нас продолжали убивать. Вы уже не станете отрицать, что делаете это: только что обвинитель Погр сам подтвердил, что это так. Якобы для нашего же блага в строгом секрете от нас: обманывая ложью о переводе в другое учебное заведение.
— Кто сообщил тебе? — прервал его децемвир.
— Не ваше дело: у нас свои секреты. Скажу только, что нам было трудно поверить. Педагоги не были добры с нами — обращались довольно жестоко: но чтобы такое?!
Только нам подсказали способ проверить, правда ли это: вызывать тех, кого «перевели в другое учебное заведение». Ответов на вызовы не было: не одного. Значит, правда!
Но нас засекли на этих вызовах: после десятого вызова я слышал только свист. А потом нас попытались убить: почему? Я и моя подруга были самыми успевающими в своей группе: нас никогда не «переводили в другое учебное заведение». А Конбр предвидел угрозу такой опасности для нас: появился в месте нашей встречи вовремя и парализовал роботов-ликвидаторов. Потом спрятал нас в безопасном месте.