За длинным столом я ужинал с жрецами — теми, кто обладал мистическими знаниями. Они были избраны в коллегию храма с возложением на них заботы о нем и организации мистерий. Были довольно высокого мнения о моих знаниях: повторили предложение стать мне жрецом. Голосование можно было бы провести уже во время следующей мистерии. Но, несмотря на любопытство, отказался: чувствовал тогда, что мистика чужда мне.
Позже, уже будучи журналистом, снова побывал в храмах. Я сразу же заметил, что мистерии стали спокойней и малочисленней.
Мне снова предложили стать жрецом во время кампании против употребления в пищу мяса неполноценных, обещая взамен поддержку всех мистиков. Они рассчитывали этим повысить свой моральный авторитет, чтобы привлечь в храмы новых приверженцев — взамен тех, кто в большом количестве покидал их. Но я и тогда считал, что мне с ними не по пути: союз с ними поэтому не был для меня приемлем.
Храмы просуществовали после этого всего лет десять. Мистики ждали прихода того, кто перевернет или уничтожит мир, но прекратит состояние безнадежности. Но ничего не происходило: их надежды не оправдались. И вера людей, не обладавших беспредельным терпением предков, угасала. Храмы пустели, и — наконец — мистерии прекратились.
Один из храмов потом сохранили как музей, остальные переоборудовали. Исчезли и жрецы: вернее, прекратили деятельность — жречество ведь не было их профессией. Среди них было немало высоко талантливых людей: философов, психологов, художников, поэтов, артистов, режиссеров. Это способствовало успеху мистицизма на первых порах.
Но мистики были, всё же, сугубо дети своей эпохи. В том, что в религии, воссозданной ими, не было места культу матери. И среди скульптур и икон в их храмах отсутствовали изображения матерей с младенцами на руках: Исиды с сыном Гором и Марии с Иисусом. Среди картин не было ни «Мадонны Лита» или «Мадонны Бенуа» Леонардо да Винчи, ни «Сикстинской Мадонны» Рафаэля, ни «Мадонн с младенцем» Перуджино или Кранаха Старшего. Не звучали никогда «Ave Maria» и «Stabat mater». Матери были не нужны никому из современных людей».
69
— Было ли подобное на Гардраре?
— Нет.
— Ты уверен?
— Да. Мы же прошли более долгий путь общественного развития, и слишком давно религия была объявлена заблуждением, порожденным недостаточным уровнем знаний. А раз так, то её больше нет места: людхи должны были полностью от неё очиститься.
И очистились: уничтожили все религиозные книги — едва ли что-то осталось. Как и подобия ваших храмов, где до самого их конца безжалостно сжигались многочисленные человеческие жертвы грозным богам космоса, имен которых теперь никто даже не знает.
Подобное возродили потом, уничтожая тех, кого отбраковывали. Так же — не жалея — совершенно: людхи были более бессердечными, чем люди.
К сожалению, мне почти нечего больше сказать, мой старший брат Дангкх. Поэтому давай снова вернемся к тому, что удалось вам обнаружить в архиве Ларлда Старшего.
— Как я уже сказал тебе, почти ничего. Только то, что нашел там Марк, имя которого дали мы Марику.
Как оказалось, Лал в определенной степени пересмотрел свои взгляды на религию. Основным предметом рассмотрения успел он сделать книги, входящие в так называемый Танах, то есть древнейшую часть Библии, с которой был знаком, еще когда начинал делать свою докторскую диссертацию.
«Шесть из десяти заповедей древнейшей части Библии, Торы, кажутся мне нисколько не устаревшими и сейчас.
В пятой заповеди сказано: Почитай отца твоего и мать твою, как повелел тебе Г-сподь, Б-г твой, чтобы продлились дни твои, и чтобы хорошо тебе было на той земле, которую Г-сподь, Б-г твой, дает тебе. Кто сейчас знает своего отца или свою мать? Ведь оттого творится сейчас то, что значительная часть людей превращается даже не в рабов, а чуть ли не домашних скотов.
В шестой: Не убивай. А мы убиваем: доноров, подопытных. Не из жестокости, правда: исключительно «для пользы дела».
В седьмой: Не прелюбодействуй. А чем мы все занимаемся? Иначе, как промискуитетом не назовешь. Сколько-то постоянные связи, где присутствует определенная привязанность друг к другу, ведь являются редчайшим исключением.
В восьмой: Не кради. Иначе говоря, не бери не свое — тайно, без согласия владельца. Ну, так именно это делается с неполноценными донорами-смертниками: внушая им ложную мысль, что будущее у них еще счастливей, и они с нетерпением дожидаются «переезда», для которого старательно тренируются.
В девятой: Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего. Мы мысленно произносим, что неполноценные вообще не могут считаться людьми в полном смысле. Это открыто высказали некоторые в пылу полемики о допустимости употребления в пищу мяса неполноценных: я слишком хорошо запомнил.
И в десятой заповеди: Не желай жены ближнего твоего, и не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его, ни осла его, ни всего, что есть у ближнего твоего. То есть, имущества другого: но что теперь является главным имуществом этого другого? Ничего из перечисленного: только большая научная слава, предоставляющая координационное разрешение на проведение сложных и энергоемких экспериментов и увеличение фонда времени использования суперкомпьютеров. И как не пожелать того: недаром были попытки плагиата, повлекшие наказание длительным всеобщим бойкотом».
— Но это еще больше можно отнести к нам, людхам. Сразу две заповеди: нет ни отцов, ни матерей — убивали в неимоверных количествах собственное потомство. Насчет прелюбодейства — много хуже, чем у вас: совершенно не признавая примитивных людхами, беспорядочный секс с ними был, вообще, подобен скотоложству.
А заповедь «не кради» была уже точно не про нас! То, что ты рассказывал о плагиатах на Земле было еле слышным шепотом по сравнению с оглушительным громом на Гардраре. Почти каждый неудержимо желал отобрать у другого его славу и номер, не останавливаясь ни перед каким лжесвидетельством.
Но продолжай, пожалуйста. Или больше ничего сверх того, что сказал?
— Увы: почти ничего. Можно сказать, одна единственная фраза из древнего молитвенника. Упоминание о грехе, в котором каются и просят прощения. Но в ней-то, наверно, и содержится ключ к разгадке. Вот она: «И за то, что полагались только на собственный разум».
Понимаешь, дорогой мой Конбр, об опоре именно на разум мне пришлось услышать еще до того, как мы получили доступ к архиву Лала. От человека, являвшегося полным антиподом его: небезызвестного тебе крупнейшего генетика Йорга. Единственного, скорей всего, кто считал социальное расслоение людей на интеллектуалов и «неполноценных» ценнейшим шагом исторического развития на Земле: а потому страшный для всех научный кризис — необходимым благом. Того, кто боролся против Лала, а потом против нас.
Сделал попытку убедить меня после похорон нашего Малыша, не вышедшего из анабиоза во время возвращения на Землю, признать его и тогдашних генетиков правоту и прекратить пропаганду взглядов Лала. Вот, послушай!
«Я понимаю, что каждый имеет право на ошибки, — но из них необходимо своевременно делать соответствующие выводы.
— Какие же?
— Воспроизводство должно производиться на основе существующих научных методов. С помощь правильного, основанного на достижениях генетики, подбора с использованием всего генофонда Земли, осуществляемого путем перебора и обработки всего массива информации суперкомпьютером.
— И это гарантирует от нежелательных последствий?
— Да, с очень высокой степенью надежности. А в вашем случае — один из детей, если бы не погиб, стал бы отставать в развитии.
— Наверняка?
— Семьдесят процентов вероятности. Достаточно много. Я не отрицаю, что существующий метод подбора тоже не имеет стопроцентной гарантии — но, все же, гораздо надежней. Тебе трудно возразить против этого!
— Тем не менее — я попробую. Чем ты можешь объяснить стабильно высокий процент появления неполноценных, существовавший до начала ограничения отбраковки? Один на десять, не так ли?