Музыкальный прогресс Ричарда оказался феноменальным. Он быстро освоил виолончель, что потрясло его преподавательницу, местную даму из Куинса, которая училась в Маннес-колледже в Манхэттене. В шесть лет он стал играть дуэтом с матерью. Примерно в это время Ричард попросил маму, чтобы она нашла ему другого учителя фортепиано.
Просьба привела Эвелин в смятение. А вдруг он наберется плохих привычек? Первые год-два, как она хорошо знала, были существенны для будущего. Вдруг талант будет испорчен? Ока излила свои сомнения по поводу просьбы Ричарда Сэму. Поговорила с его учительницей по виолончели и некоторыми разбирающимися в вопросе друзьями. Наконец Эвелин решила отвести его в школу на Чатем-сквер, положение которой после войны упрочилось. Шел 1949 год.
Сэм отвез их на Манхэттен воскресным днем а начале октября. Трое учителей по струнным инструментам десять минут слушали, как Ричард играет, и тут же объявили Эвелин и Сэму, что их сын принят. Им нужно будет платить за занятия, потому что они указали в анкете, что в состоянии это делать. Стипендии выдавались только нуждающимся.
Ричарда определили к чешскому эмигранту средних лет, специалисту по малышам. Каждую субботу Эвелин стала возить Ричарда из Куинса до Клинтон-стрит по новой ветке метро, как возили ее саму почти два десятилетия назад.
Ричарду было семь, и он был самым маленьким учеником, поступившим в Чатемскую школу. Я уже рассказывал, как Эвелин пригласила меня к ним в гости на его седьмой день рождения, и описал произошедшую тогда катастрофу. Ее последствием, как осознал я годы спустя, стала бесконечная благодарность к великодушной Эвелин, особенно усилившаяся оттого, что мы с Ричардом стали друзьями.
Путь Ричарда был ярче моего. Выступив в десять лет на студенческом концерте в Чатемской школе, он потряс всех видных слушателей, которые посещали эти вечера. Глава школы Хоцинов написал Амстерам, что их сын феноменально талантлив и на них лежит моральная обязанность помочь ему раскрыть потенциал. Он также сообщил, что хорошо помнит Эвелин, хотя не совсем уверен в причине, по которой она ушла из музыкального мира.
Эвелин отнеслась к письму скептически, с беспокойной настороженностью: история могла повториться. Ричард мог потерпеть фиаско. Препятствием могло стать что угодно. Они с Сэмом посовещались и спустя несколько недель явились в кабинет Хоцинова, чтобы обсудить возможности. Хоцинов сказал, что Ричарду следует перейти в Джульярдскую школу к Леонарду Роузу (1918–1984), главному преподавателю игры на виолончели в Америке, который занялся педагогической практикой пару лет назад, в 1947-м. Уроки будут дорогими, но Хоцинов тактично намекнул им, что состоятельные Абрамсы не должны препятствовать карьере сына только потому, что его мать однажды запаниковала на сцене.
Слова Хоцинова больно задели Эвелин. Так, значит, все знали, все помнили, даже этот знаменитый музыкальный критик, чье имя в Америке известно каждой семье. Ее провал был достоянием общественности.
Леонарду Роузу недавно исполнилось сорок. Ведущий виолончелист Америки, он уже играл с оркестром, которым дирижировал сам Тосканини. Как и Эвелин, он рос в эмигрантской семье, его родители приехали из Киева, и он мог поговорить с родителями Ричарда о том, каково это быть детьми неграмотных выходцев из Восточной Европы. «Знает ли Роуз?» — спрашивала себя Эвелин, мучимая стыдом. На занятиях с Ричардом он тактично называл ее «прекрасной пианисткой», но Эвелин не ведала, известна ли ему вся ее история. В любом случае десятилетний мальчуган, которого, по словам Роуза, нужно взрастить, не лишив при этом детства, приводил его в восхищение.
— Пусть Ричард движется своим темпом, не надо его торопить, иначе он состарится раньше времени.
Он повторил этот совет на нескольких уроках.
Во всех этих вопросах Сэм занял место позади, и с образованием одаренного сына прекрасно справлялась Эвелин. Она была вдумчивой, тонко чувствующей женщиной; последним, чего ей хотелось, было навязать Ричарду «карьеру». Если Ричард действительно так талантлив, как убеждал их Хоцинов и подтвердил Роуз, он найдет свой путь — она в этом не сомневалась. А если нет, она будет счастлива и тому, что сын здоров. Так она рассуждала сама с собой.
Брак с Сэмом был для нее далеко не так важен, как Ричард. Они с мужем любили друг друга, но, по ее мнению, Сэм никогда не понимал ее, а она — его. У тебя есть муж, и у тебя есть сын — каждый из них означает что-то еще. Будучи вдумчивой натурой, в глубине души Эвелин понимала разницу между буквальным и символическим значением. К ее изумлению, Сэм вдруг заявил, что хочет еще одного сына, который когда-нибудь станет помогать ему в бизнесе. Несколько лет назад они уже пытались завести второго ребенка, но безуспешно и тогда стали подумывать об усыновлении, но потом разговоры сошли на нет, и Эвелин стала ошибочно полагать, что они смирились. На самом деле мысль о новой беременности или усыновлении приводила ее в ужас. Ей был нужен только Ричард.