Моей задачей было не просто установить факты, хотя они необходимы для понимания; самое сложное заключалось в том, чтобы проникнуть в ее изощренный разум, интуитивно сконструировавший параллельные вселенные Ричарда и Рахманинова.
Точнее было бы сказать — Эвелин и Рахманинова, ибо в юности она и сама, как я уже говорил, была подающей надежды пианисткой, а ее молодые годы пришлись на конец жизни Рахманинова; сама она никогда не выступала и не добилась известности, но они приходились друг другу почти современниками. Однако мой взгляд на эти параллельные вселенные долгое время отличался от ее собственного, и, в конце концов, я отказался от ее видения. Но это случилось уже после того, как я реконструировал — ради ясности не две, а три жизни: ее сына Ричарда, Рахманинова и самой Эвелин. Конечно, у меня и до того были определенные предположения, но сундук с записями предоставил недостающие связующие звенья.
В нем я нашел пятнадцать больших тетрадей, по одной на каждый год жизни Ричарда, начиная с 1942-го, и несколько пухлых папок с бумагами, каждая из которых была помечена годом жизни Эвелин после переезда. На последней папке, полупустой, стоял 1988 год. 1989-го, последнего года ее жизни, не было. В ее записях, сделанных микроскопическим почерком, не было ни вымаранных мест, ни исправлений, как будто она надиктовала их или записала на кассету как аудиодневник. Иногда она указывала на ошибку в фактах или хронологии, иногда делала поправки на полях, но в целом эти наброски были окончательной версией того, что она планировала написать. Наверно, в процессе она выбросила сотни страниц. Тысячи исписанных листочков.
За несколько месяцев я понял, что и свою жизнь, и жизнь Рахманинова она рассматривала как аллегорию боли, причиняемой памятью. Так, словно ни один из них не в силах «забыть утраченное» — и это их роднило. Не повелительное «память, говори», как у Набокова, а не менее побудительное «память, забудь» или невозможность забыть. Она не кичилась этим, просто пыталась разрешить то, что называла в своих записях «ЗР» — «загадкой Рахманинова». Эта аббревиатура встречается на страницах ее блокнотов сотни раз.
Загадка? Поскольку в прошлом я и сам был пианистом, то понимал, каким образом этот таинственный русский композитор завладел ее сознанием, каким запутанным путем она пришла к его идеализации, вплоть до отождествления его с собой. У Рахманинова, как и у ее сына Ричарда, в раннем возрасте развилась болезнь — творческий кризис, от которого его лечили в 1900 году и который чуть его не прикончил. Считается, что Рахманинов победил свой недуг, а вот Ричард — нет. После кризиса Рахманинов «вернулся», сочинив знаменитый Второй концерт для фортепиано, и активно творил еще два десятилетия, пока его не напугали революционеры и он, собрав чемоданы, не бежал из России на Запад, эмигрировал в Америку и осел в Калифорнии. Он был самым выдающимся пианистом России, а к 1930-м годам и Западного мира. Эвелин тоже поселилась в Калифорнии и, как Рахманинов, окончила там свои дни. Как я выяснил, параллель между вселенными Рахманинова и Ричарда была менее очевидной.
В заметках Эвелин сравниваются две жизни: Ричарда и Рахманинова — конечно, сама Эвелин никогда бы не сочинила связного рассказа об этих жизнях, но ее заметки похожи на наброски начинающего писателя, расписавшего в хронологическом порядке события многолетней истории. Хотя сама она в них отсутствует: нет ни одной тетради, посвященной ей, ничего под заглавием «Эвелин», только ежедневники, где она отмечала, куда ходила и что делала. В них охвачены события, начиная с 1941 года, когда она вышла замуж за Сэма. Человек, знакомый с Нью-Йорком, где она жила, и музыкальной средой, в которой она выросла, смог бы проследить ее биографию и до 1941 года, от рождения в 1918-ом, но это было бы настоящим испытанием.
С Рахманиновым все обстояло по-другому. Его биография вышла на английском в 1956 году, за тридцать три года до того, как я унаследовал сундук Эвелин, и новых с тех пор не появлялось. Чтобы оценить ее, требовался специалист-музыковед, знакомый с российской историей и архивами. Можно было бы предложить новую биографию Рахманинова, основанную на новых сведениях или взглядах, но для этого нужен был конкретный новый подход.