В расписании оставались и другие важные предметы, без которых освоение магии немыслимо — те же «взаимодействие с миром», в просторечье «взаимодав», и «сопромаг». Но это все была теория, голая теория. Мало кому в молодости светлым магическим будущем видится бесконечное решение однообразных задач.
Третий курс порадовал началом «общей алхимии», что сулило хоть какую‑то практику, хотя после общения с госпожой Рэссер любые подобные предметы могли вызвать лишь зевоту.
Унылой теорией оказалось и взаимодействие элементов — логичное продолжение и комбинация «взаимодава» и «сопромага». Перспективное направление и практически бездонный источник возможностей обернулись абстрактными знаниями о природе элементалей, но ни слова об их создании, управлении и использовании.
Боевая магия — в самом зачаточном состоянии. Едва ли не столько же, сколько и на «введении» на втором курсе. Ни о каких проклятиях речи не шло, зато полный объем лекций по «забытым теориям и методам предсказаний». Одним словом, общая картина была уныла и однообразна, и воодушевления с оптимизмом не внушала.
Вот только контрольные и зачеты почему‑то легче не стали. Казалось бы, сдать «забытые теории» не в пример легче, чем темпестологию, но это если от вас не требуют помнить сто двадцать один метод гадания на утиных потрохах, знать их отличия, а главное — безошибочно называть имена корифеев, доказавших полную несостоятельность того или иного метода. Забивать голову так, чтобы там не оставалось места для нужных вещей можно много какой ерундой…
Например, любовью… Скажете, любовь — не ерунда? Возможно. Но именно так думал Сержи, провожая взглядом Голана на первое свидание. Еще он думал, что им в группе хватало и одной романтической парочки, при взгляде на которую сводило скулы даже у самых законченных любителей поэзии и прогулок под луной. Впрочем, вторая парочка имела все шансы ее уравновесить и, так сказать, вернуть к земле… если не закопать в глубокую шахту.
Как ни странно, наиболее серьезно относившимся к этой истории был, Тридрилл. За все время, прошедшее с начала гномьей романтики, со стороны гремлина не было заметно не то что какой‑нибудь особо гнусной шутки, но даже и намека на улыбку. На немой вопрос эльфа ушлый гремлин ответил так:
— Если бы его остроухость хоть иногда давала себе труд отвлечься от плетения любезного его благородному сердцу ветров в ураганы, и кратко ознакомилось с традициями состоящих с ним в одной группе индивидуумов, то она, возможно, знала бы, что подшучивать на тему высоких чувств у гномов — способ для самоубийства куда более верный, чем бесконечные шутки про бороды, пиво и золото. И еще она знала бы, что то, что остальные считают легким ухаживанием, у гномов является уже той стадией, когда шаг назад является оскорблением клана со всеми вытекающими отсюда топорообразными последствиями. Другое дело, что и эта стадия может длиться до поседения их бород. Собственно, по гномьим меркам это и не плохо…
— Странно… — Удивился Сержи, мысленно отметив галочкой «его остроухость», как и все прочие ремарки гремлина. — Что‑то я никогда не слышал шуток на эту тему… Даже от Струка…
— Вот и я о том же… — Тридрилл очень характерно посмотрел на старосту и сделал «большие выразительные глаза». В исполнении гремлина картина настолько гротескная, что изобразить ее возьмется только перебравший оркского самогона живописец–авангардист.
Шаги на лестнице ознаменовали возвращение с рынка гномьей парочки. Похоже, что им тоже был не безразличен результат эксперимента, хотя с их стороны и наблюдалось некое безразличие во время бурных дискуссий и подготовительного этапа. Голан, в частности, был замечен за попыткой сделать из серебряной проволоки какой‑то вензель. Но это так, мелочи…
Впрочем, выражение гномьих лиц заинтересованным назвать было трудно… Не было там и следа романтики, даже в гномьем исполнении. Зато было… удивление… одно на двоих…
— Вы не поверите… — начал было Голан. — Там… человека убили… На Закатной улице…
— Опять?! — Чуть ли не взревел Друххук. Острое чувство дежа вю опасно щекотало нервы. Салли неуютно поежилась, у Маури задергался хвост и вздыбилась шерсть, а брови Сержи сдвинулись к переносице. Спрашивать о серьезности заявления не приходилось — Голан не был любителем дурацких розыгрышей, да и мимика гномов, не славящихся артистизмом, говорила сама за себя. Они даже стояли чуть ли не вплотную друг к другу, что говорило о том, что все архаические табу временно отошли на второй план.