А я вдруг испугался высоты, да настолько, что задрожали колени. Резко и внезапно осознал, что под лестницей, у которой даже не было перил — метров минимум сто пустого пространства. Мне самым малодушным образом захотелось схватить девушку за руку. Наверное, у меня дыхание сбилось, потому что она обернулась.
Как в тумане произошла эта перемена, я не понял. Потому что девушка была живая. Из плоти. И потому что это была та самая девушка.
Офелия.
— Что за чертовщина! — вырвалось у меня, и в этот миг моя нога соскользнула с влажной ступеньки.
Этот миг — падения — был дико страшен, но очень краток, как те падения во сне, когда вздрогнешь и очнёшься. Никакой лестницы не было и в помине. Мы с девушкой стояли на автобусном кольце у входа в промзону. Уже наступало утро, было сыро и серо — и меня начало знобить.
Даже не знаю, от чего больше: от бессонной ночи, от утреннего холода или от бесплодности попыток вырваться из замкнутого круга.
— Я ещё не фонарь? — спросил я, чувствуя что-то близкое к отчаянию.
— Увы, нет, — сказала девушка.
— Ого. А почему — увы? — я почти обиделся.
— Чтобы быть фонарём, надо хоть немного светить, — сказала девушка грустно. — Хоть что-то освещать.
— Так я и собираюсь! — запротестовал я возмущённо, будто это было страшно важно: быть признанным фонарём. — Зачем, ты думаешь, я это всё снимал?
— Для хайпа, — хмыкнула девушка. — Ты же не понял… почти ничего.
— Ничего подобного! — сказал я с досадой. — Я… может, я и не понял, но я… я почувствовал… и я хочу дать почувствовать другим! Разве это не то же самое, что свет?
— Не знаю, — сказала девушка. — Пока непонятно. Поглядим. Мне пора.
— Но почему? — закричал я. — А просмотреть? Я думал, мы вместе…
Она даже слегка улыбнулась. Но покачала головой — и мне померещился слабый свет от её кожи.
— Я посмотрю, когда будет готово, — сказала она. — А пока мне надо возвращаться.
А у меня появилось ощущение, что в жизни едва-едва что-то забрезжило, какая-то тень… понимания, удачи, настоящего творчества… И эта девушка, фонарик — это важно, её надо как-то удержать, хотя бы потому, что без неё я не смогу разобраться.
Я поймал её руку, повернул к себе, обнял — и хотел что-то сказать, объяснить… Но в этот момент насмешливый чужой голос сказал под самым моим ухом:
— Вот же молодежь пошла! Надо ухитриться так накидаться с утра. Ты наркоман, что ли?
Реальность ударила меня по ногам так, будто я прыгнул в неё с крыши гаража. Я обнимал фонарный столб на автобусном кольце, у остановки, к которой причаливал автобус. Две тётки с кошёлками смотрели на меня и хихикали.
Ужас пробил меня насквозь, как молния: камера!
Я схватился за карман.
Она лежала внутри. Я её вытащил.
Аккумулятор камеры был разряжен до конца. И я понял, что до самого дома не смогу узнать, записано ли на ней хоть что-то такое, что записалось в моём несчастном воображении — и уже казалось растворяющимся в наступающем дне путаным сном.
Думаю, что записалось. Надеюсь, что записалось. Может, я и не свечу, это не все могут — светить. Но сохранить свет и потом им поделиться — это да, это моё.
Я сохраню. Я покажу. А среди зрителей найдутся такие, кто поймёт.