Сосед, хороший друг семьи, услышав испуганных детей, кричавших наперебой о случившемся, несмотря на незаконченный ужин, незамедлительно помог с транспортировкой больного. Более того, он оплатил и расходы, связанные с больницей и лекарства, необходимые для дальнейшего лечения. В свою очередь, доктору, воспользовавшемуся своими связями в городе, удалось устроить Афанасия Кирилловича в хорошую клинику, где почти никогда не бывало свободных мест…
Общими усилиями Афанасия Кирилловича удалось вернуть домой уже через пару недель. Алина Сарыгаевна все это время жила в доме Богдановых, забыв про свое горе и успокаивая то детишек, то подругу. Несмотря на ее старания, ей так и не удалось выяснить решительно ничего о Валерии и ее суженом. Водитель, который их увез, вернулся в село только через месяц и практически не мог вспомнить своих пассажиров, тем более место их высадки, объясняя это тем, что за месяц проехал тысячи километров, а пассажиров видел сотни человек.
После полугода тяжелой жизни, испытаний и невзгод дела в семье Богдановых потихоньку пошли в сторону улучшения. Афанасий Кириллович стал пить больше лекарств, чем до удара, и вернулся на работу. Ему было нелегко из-за удрученного состояния жены, из которого та, несмотря на заботу, не выходила. Екатерина Сергеевна уже так никогда и не смогла работать. Одна мысль о работе вызывала в ней приступы хандры, и Афанасий Кириллович, предупреждая их возникновение, навсегда оставил эту тему, заключив, что она мешает счастью жены и вредит ее здоровью. Несмотря ни на что, Екатерина Сергеевна стала невероятно молчаливой и одновременно – всегда печальной. Она замкнулась в себе, не открываясь даже супругу, хотя и не хотела специально никого огорчать. Для Афанасия Кирилловича это стало невыносимо. И в один злополучный день, который не задался у него еще с утра, он затеял серьезный разговор с Екатериной Сергеевной. Начав осторожно, исподволь, он и сам не заметил, как потерял самообладание.
«Катюша, ты так часто молчишь. Разумеется, я понимаю, отчего… Я и сам в таком же положении. Я испытываю те же эмоции, переживаю так же сильно, как и ты. Нахожусь в таком же состоянии, что и ты, но я не сдаюсь, я стараюсь ради тебя, ради Антошки и Гришки, ради нас. Как же ты не понимаешь, Катюша? Ведь нам не хватает тебя… Мне не хватает… твоей нежности, объятий… твоего смеха, улыбок, песен. Ах, песни, помнишь, как ты пела летом на картошке? Залезла по пояс в реку, начала петь – так даже люди замерли в восхищении, ну, а про себя и вовсе молчу. Между прочим, тогда я и влюбился в тебя… Твое молчание отзывается в ушах моих колокольным звоном! Я изнемогаю. Прошу тебя, перестань, возьми себя в руки! Надо жить дальше! Говоришь, не можешь дальше жить? Да ты хоть попытайся, не ради меня, так ради детей. Ведь ты сама говорила, недавно только, что это ты виновата в бегстве дочери, хоть я и не согласен. Что это твой, а, следовательно, равно столько же и мой недостаточный контроль и воспитание привели к такому исходу. Говорила, что мы не знаем своих детей, не разговариваем с ними, не знаем, чего они хотят! Я согласен с тобой, что надо побольше уделять времени детям, но ведь твое молчание – это грабли, на которые мы уже наступали… Надо по-другому воспитывать детей, а для этого самим надо другими стать. Если будем жить и воспитывать так, как раньше жили, можем и остальных детей ведь потерять!»