Вот эта среда, в которой она вынуждена была существовать уже более сорока лет, сделала ее смиренной – и, вместе с тем, невероятно прозорливой. Мать Ифриса всеми силами старалась избегать семейных сцен и криков супруга, ибо они ранили ее душу. Иной раз она боялась сойти с ума от невозможности противостоять боли. Она опасалась, что чаша, годами наполнявшаяся обидой, несправедливыми оскорблениями, рано или поздно переполнится, и ноша станет для нее непосильной. Она научилась подстраивать свое поведение под настроение супруга. Научилась быть такой, какой ее хочет видеть муж. Научилась быть нужной и безошибочно распознавала эмоциональное состояние и желания «хозяина». Говорила коротко, только отвечая на его вопросы, сама же без надобности никогда не начинала разговора, чтобы не докучать. Она даже научилась отводить любые поводы для своего унижения, исполняя все прихоти до того, как о них будет сообщено вслух. Будь это шахматы, она бы безошибочно просчитывала все на три хода вперед. Тем не менее, полностью устранить приступы беспричинного гнева ей так и не удалось, и они временами случались. Причем безо всякой видимой причины.
Как было уже сказано, мир, в котором она жила, сделал ее безропотной, но прозорливой. И несмотря на попытки супруга держать ее в неведении относительно своей «работы», она прекрасно знала, чем он занимается. В глубине души она осознавала, что наркозависимость сына – это результат мужниных деяний. И она понимала, что муж сам все знает. Чувствовала, что он кается, страдает не меньше нее и проклинает себя за то, что случилось с ребенком. Видела непреодолимую скорбь в супружеских глазах. Видела, что он отдал бы все на свете, чтобы все исправить.
Когда порок сына обнаружился, да и после, отец Ифриса не удостоил его мать объяснений по поводу случившегося, но чувства, которые он не мог скрыть, были достаточными для того, чтобы она, хоть и не сразу, но простила. Жалость по отношению к мужу, из-за его страданий и самобичевания, подпитывала ее любовь, и женщина стала еще безропотней, чем прежде.
Она знала, что сын работает на отца. Их обоюдные попытки скрыть истинные причины отъезда под предлогом того, что Ифрис якобы едет отдыхать с друзьями на озеро Ыссык-Куль, оказались неудачными. И мать догадалась, что сын на самом деле выполняет поручение отца и что задуманное предприятие весьма опасно. Но, несмотря на материнское чувство тревоги, никогда не оставляющее сердце, она не осмелилась выяснить у мужа подробности, о чем жалела все дни, пока Ифрис отсутствовал.
XXI
Спустя три дня после отъезда сына мать начала подозревать, что все пошло не так, как планировал супруг. Его поведение резко изменилось. Он стал мрачным и почти все время о чем-то размышлял. К концу недели и вовсе стал чрезвычайно раздражителен и даже агрессивен, что свидетельствовало, по разумению супруги, о неудаче предприятия.
Ко всему прочему стоить отметить, для ясности ситуации, что курьера, которому Ифрис должен был передать товар, человека, который работал на его отца, задержали сотрудники правоохранительных органов. Это сообщение было передано отцу одним из сотрудников этих самых правоохранительных органов, как видно, состоявших на службе не только у добра, но и у зла. Разумеется, их преданность была покупной, и дело стояло лишь за малым – размером компенсации за ущерб, нанесенный их высокоморальным ценностям.
Известие о задержании курьера чрезвычайно встревожило отца Ифриса, поскольку этот курьер был одной из наиболее важных фигур бизнеса; несмотря на многочисленные задержания, он всегда выходил сухим из воды, откупаясь и подключая тех самых купленных, точнее будет сказать, продажных силовиков. Это навело отца Ифриса на мысль о масштабности мероприятия и о большом числе расставленных капканов, в которые вполне мог угодить его сын. Безвестность стала почвой для нескончаемых предположений о его дальнейшей судьбе.
Сидя в своей комнате, в кресле, развернутом к стене, он видел всевозможные варианты развития событий. Подавленный, опустошенный, он все время спрашивал себя: «Что же я наделал? Не успел высечь душу вечными мучениями, а уж петлю накинул на шею?!.» И слезы наворачивались на его глазах. «Э-эх, погубил пацана! Сам приговорил… Будь я проклят! Будь Ты проклят! Не нужно мне все это богатство, если цена ее – мой сын! Ты вволю потешился, привязав его к порошку, забрав его независимость, свободу, превратив его в животное!.. Мою душу вырвал… А ее? Ее за что обрек ты на вечные муки?! Верни все обратно!.. Да будь Ты проклят!!! – внезапно вскочив с кресла, глядя вверх, куда-то сквозь потолок, вскричал он. – Отныне и во веки веков в дьявола верую, а ты – изыди!».