Идея братства, изощренный ум и бойкий язык предводителя – вот что делало их пленниками этого места. Обитатели бункера верили, что когда-нибудь им удастся вернуться к нормальной жизни без постоянного страха и тревоги. Верили, что им хватит материальных средств, чтобы порвать с прошлым и начать жить честно. Они рьяно верили, несмотря на то, что никто из членов братства этого так еще и не достиг. Большинство погибало в перестрелках, от каждодневного стресса и плохих условий жизни, остальных забирала тюрьма. Бедные преступники страдали от отсутствия выбора. Что же касается богатых людей, преступивших закон, то у них было совсем другое положение. Богатство есть возможность выбирать. Среди братства бункера не имелось богатых преступников, ибо образ жизни и действий богачей – сбегать за границу – считалось недостойным для членов братства, а люди, выбирающие бегство, воспринимались как ничтожества.
Ифрису стало жарко, и он высунул руки из-под пледа. Зепар это заметил и, еще не совсем освободившись от власти завладевших им мыслей, сказал:
– А, проснулся? Как самочувствие?..
Особой заботы он, впрочем, не проявлял и не пытался скрыть этого.
– Мне снился сон. – Ифрис боялся забыть увиденное им во сне, поэтому опустил никого не интересующие разговоры о здоровье и решил сразу перейти к рассказу.
– Еще бы! Ты почти сутки проспал! – с некоторым недовольством ухмыльнулся Зепар.
– Этот мальчишка… Как, ты говорил, его звали?
– Который?
– Который меня сюда проводил!
– Ах, да! Иман[1].
– Стало быть, вера. Неужто вещий… – задумавшись, произнес Ифрис.
– Ну, так что там за сон? – в нетерпении проворчал Зепар.
– Ах, да, слушай. Снится мне, что идет народ наш за ханом своим. Все богато одеты, и нет бедных среди людей, все в достатке…
– Пф-ф… Ишь небылица! – усмехнулся Зепар.
– Знаю, невероятно. Но ты дослушай. Значит, все в достатке и нет ни голода, ни холода, ни бескровных скитальцев, ни зла, ни злобы, ни озлобленности. Все улыбаются и рады друг другу помочь. Все всем довольны. Себя оглядел – и я в одежде дорогой, кафтан с позолотой, калоши из кожи, за поясом кылыч[2] знатный и, как и все, на коне. Кони у всех породистые, ухоженные, в одежду одетые, у кого черные, у кого белые, коричневые, пегие, а у иных и разноцветные… У свиты хана вдалеке, впереди от меня, копья, а на них реет наш флаг. Идем мы за ханом по земле нашей, во все уголки страны успеваем заехать – и нигде нет бедности, проблем, недовольства и разрозненности. Везде поля цветут, урожай, нет междоусобиц, корысти и краж. Все по уму устроено. Если кто-то что-то делает, то с любовью и усердием, вносит свою посильную лепту. Каждое дело общее и касается всех. Нет у людей мысли «только для себя», все ради народа, ради ближнего своего, ради процветания страны. Дружба царит повсюду. Всюду улыбки и смех. Радость и счастье в стране, к нам приглашаются соседи и друзья – все сюда спешат!
Небывалая красота строений наших и архитектурный прогресс поражает умы гостей. Дивятся гости наши, какой скачок смогли мы совершить в развитии! Дивятся и не верят глазам своим. История, много лет хранившая позор, была переписана, и земли, исконно нам принадлежавшие, снова на карте мира к нашей стране прилегли, окрасившись в традиционные, родные краски. И я, пораженный и ошеломленный, не веря до конца глазам своим, скачу, силясь догнать хана и поклониться в ноги его лошади, и целовать грязь на его сапогах. Вот проходит мгновение – и я уже в начале кыргызской орды, вглядываюсь в лицо хану нашему и вижу Имана, мальчишку, что меня к вам проводил… Удивленный, я кланяюсь, а он строго смотрит на меня, будто я провинился в чем. Я снова кланяюсь, и снова, еще ниже кланяюсь; он непоколебим. Я бросился на колени к самым ногам его коня и бьюсь в попытках пробудить тепло в нем по отношению ко мне: «О, великий хан, чем прогневал тебя я? За что ты безмолвен, когда я прошу твоего благословения? Чем я заслужил столь ужасную муку, когда столь желанные мечты сбылись? Когда страна наша могучей стала, народ наш с колен поднялся и гордо смотрит, как когда-то, ввысь. Лишь я, прокаженный, остался стоять на коленях, измученный страданием… За что ты так наказываешь меня?»